Лиходолье

Пальцы уже сами собой нащупали тоненькую дудочку, висевшую на груди, потянули наружу этот украшенный завитками и узорами из драгоценных камней застывший лунный луч, когда пение Ясмии стало громче, взвилось к небу одним протяжным, долгим криком, и покосившиеся, поломанные, вот-вот готовые упасть на землю колдовские столбы вдруг разом выправились. Встали ровненько, будто и не расшатывало их колдовство ведовия, не раскачивали шипастые лозы, обвившиеся вокруг основания столбов, как плющ вокруг древесного ствола.

Тишина. Злая, яростная, нехорошая. Викториан метнул быстрый взгляд в сторону Ясмии – та сидела на земле, одной рукой упираясь в связанные косичкой обломки стрел, стоявшие так же ровно и аккуратно, как и чудом выправившиеся столбы, а второй лихорадочно чертя в воздухе перед собой непонятный знак.

Нет, не чудом. Колдовством подобия.

Ромалийские лирхи могут слепить из воска и пепла куколку, которую бросают в огонь, чтобы исцелить больного от смертельной болезни. Вешают на ворота конюшни красную шерстяную нить, и лошади сами возвращаются со свободного выпаса в лугах. Могут затанцевать до смерти нежить, проходя сквозь огонь и заставляя неупокоенного мертвеца рассыпаться в прах, в пепел.

Кто сказал, что они не могут починить обережный круг, выправив колдовское подобие поврежденного участка?

– Выпусти меня-а-а-а!!!

Лозы раздвинулись, разошлись в разные стороны с тихим шелестом, показав наконец-то ведовия. Худого, тощего мальчишку-оборванца лет семнадцати, с головы до ног обвешанного амулетами из кованой бронзы, каменных бусин, каких-то тряпочек, узелков и птичьих перьев. Коротко остриженные волосы паренька стояли дыбом, с вымазанного грязью лица смотрели дикие, ярко светящиеся в темноте кошачьи глаза. Широко раскинутые руки вместо кистей заканчивались не то древесными побегами, не то птичьими лапами, ноги до колен были оплетены шипастыми лозами, крепко соединившими парня с землей. Викториан еле слышно вздохнул – похоже, мальчишку только-только инициировали, и он, вместо того чтобы постигать не только ведовийское чарование, но и защиту от него же, попытался взять все сразу и как можно быстрее – вот и результат. И куда смотрел его наставник, если позволил новообращенному довести себя до такого состояния? Да и жив ли он вообще?

На берегу реки стоял не человек и не зверь, а странное создание, к которому уже сползалась водяная нечисть, призывно протягивающая бледные тонкие руки с перепонками между пальцев. Но сам ведовий, похоже, не осознавал произошедших с его телом изменений – так отчаянно он пытался пробиться на волю, вырваться из Лиходолья, которое уже вросло в него так глубоко, что вряд ли когда-нибудь отпустит. Да и какая жизнь будет у мальчишки-ведовия, почти утратившего человеческий облик? До первого ганслингера или крестьян с топорами и кольями, завидевших эдакое чудо-юдо за своим забором? Или же до первого спокойного озера, где, как в зеркале, отразятся все необратимые изменения, произошедшие с его лицом? Колдовство ведовиев – мощная, но очень жестокая сила: она позволяет чаровникам изменять мир вокруг себя почти так же, как и легендарным Кукольникам, но плату берет несоизмеримо высокую. Не защитишь себя, свою волю и разум – изменишься следом. И в человеческий облик уже никогда не вернешься. Видел Викториан таких колдунов, прячущих изуродованные лица под масками, тела – под широкой долгополой одеждой. Но глаза уже не спрячешь, так и смотрят они через прорези маски – соколиные, рысьи, волчьи. Звериные глаза на лице ведовия, когда-то бывшего человеком.

И смотрели они сейчас на сидящую на земле Ясмию с лютой ненавистью…

Проклятых видно издалека.

Для этого не нужно обладать шассьим зрением, достаточно лишь повнимательней присмотреться к людям. Вокруг проклятых всегда танцует тьма. Она прячется в мелких, незначительных деталях: в чересчур резком повороте головы, в едва уловимом зверином запахе, в слишком холодных, будто озябших на морозе руках с длинными пальцами и бледными, почти белыми ногтями. А еще у проклятых совершенно особый, потерянный взгляд. Эти люди будто бы с опаской прислушиваются к каждому ощущению собственного тела, стараются стать как можно незаметнее, но именно эта отстраненность и выделяет их из толпы. Иногда человека можно спасти, снять проклятие раньше, чем оно зайдет слишком далеко, раз и навсегда превращая в нелюдя, но бывает так, когда спасать уже поздно.

Мальчишку, что прятался за стеной из гибких шипастых лоз толщиной с руку взрослого мужчины, спасать было поздно.