Лихое время. «Жизнь за Царя»

Когда Палицын вернулся, его уже ждали мнихи, слуги монастырские, вольные крестьяне и поморы. Отдельно построились стрельцы, выделяющиеся красными и синими кафтанами. Пришел и сам настоятель.

— Вот, брат Авраамий, командуй, — улыбнулся отец Иринарх. — Всех собрал!

Осмотревшись, келарь решил начать с поморов и мужиков.

— Автомон Автономов, староста поморский, из Михайло-Архангельского городка, — степенно представился кряжистый мужчина с окладистой русой бородой, что едва прикрывала свежий шрам на щеке. Понятно — дрался с англичанами…

— Выборный староста Егорий, сын Васильев, — назвал себя долговязый мужик, явно из монастырских крестьян.

— Давай, сыне, с тебя и начнем, — кивнул он Егору. — Плотников-то у тебя много?

— Так ить смотря чего делать, — осторожно сказал старшина. — Ежели сруб поставить али крышу покрыть, так каждый смогет. Ну, ежели церкву, там, колокольню округлую — тут опытный нужен…

— Ну, церкви нам пока не надо, — покачал головой Палицын. — Ты, Егор, возьми мужиков да начинай с ними срубы рубить… Значит… — прикинул келарь. — Нужно нам внутри обители избы поставить, чтобы христиане, которые за стенами, туточки смогли жить. Сколько, да чего — лучше меня знаешь. Как поставите, то семьи сюда везите. Окромя жилья, сделаете еще шесть срубов, каждый — в два дома длиной, да поставите напротив ворот. Сколько времени-то понадобится?

— Так деревья свалить, срубы поставить — дело нехитрое. Токмо возить долго. Ежели с дальних вырубок, так дня три убьем, а то и поболе. Ближний-то лес, — покосился Егор на игумена, — владыка не велит трогать.

— Рубите на ближнем, — разрешил настоятель без размышлений и колебаний. Отпустив старосту и крестьян, келарь посмотрел на помора:

— По отечеству-то как тебя звать-величать?

— Автомон Автомонович я, — отозвался помор спокойно, будто его каждый день именовали с «вичем», какое только князьям да боярам пристало. — Мы издавно, кто старшие в роду, все Автомоны. Людей у меня много, да все больше — бабы да детки. Душ триста. Мужиков двадцать, да пять кочей. Остальные-то сожгли.

— Значится, так, Автомон Автомонович… — призадумался келарь. — Кочи, говоришь… Ты погоди немножко. Народ отпускай, а сам подзадержись малость. Дело у меня к тебе будет, особое.

Когда остались только стрельцы, Авраамий обернулся к воинским начальникам.

— Ну, тебя, Петро, я давно знаю, — улыбнулся Мансурову, с которым довелось пройти долгий путь. — А это, стало быть, стрелецкие воеводы…

Один из стрелецких начальников, сняв шапку, назвался:

— Стрелецкий голова Елизарий Денисов, сын Беседнов.

Второй представиться не соизволил, а нагло посмотрел на Авраамия и криво усмехнулся.

— Стало быть, Лихарев ты, Максим, — угадал Авраамий и кротко спросил: — У тебя, воевода, сколько людей?

— А ты кто таков, чтобы я тебе докладал? — подбоченился Лихарев. — Иди себе, Богу молись. А воевать — наше дело. Отец игумен совсем ума лишился, если келарю приблудному оборону крепости хочет доверить!

— Ты, сыне, меру словам знай! — сурово сказал игумен, пытаясь пресечь охульные слова. — Старец Авраамий ляхов у Троице-Сергиевой лавры разбил и по всей Руси славен!

Но воевода, закусив удила, не внимая голосу разума, продолжал лаять:

— Да мне по хрен, где он славен! Пущай на Москву мотает! Тут не Лавра, а Соловки! И ты, игумен, мне не указ. У меня начальник — воевода Колмогорский, который отряд в помощь отправил, но не тебе в подчинение! А если воеводы нет, так я сам по себе!

— Ах, ты сукин сын! — закричал келарь. — Ты кого приблудным назвал, срань подзаборная?! Да у тебя еще батька с маткой не снюхались, когда я чин стольника получил!

Авраамий, взмахнув посохом, едва не задел им кончик носа воеводы, от чего тот вскипел и выхватил саблю, но на его плечах повисли двое стрельцов.

— Максим Васильич, ты че творишь-то? Окстнись! Ты ж на старца руку поднимаешь! — отбирая саблю у начальника, сказал Елизарий Беседнов.

Воевода, слегка опамятовав, хрипло пробурчал:

— Я тебя, старый пень, по уши в землю прикажу вбить. Елизарий, скажи стрельцам — пущай они этого монаха к столбу привяжут да двадцать плетей всыпят! Ну!

Но никто из подчиненных не сдвинулся с места — уставились на воеводу, словно увидели редкостную рыбу али зверя.

— Так, говоришь, келарь я приблудный? Игумен тебе не указ? Ты, Лихарев, не меня обидел! Ты, сопляк, игумена оскорбил паскудством своим, — сказал Авраамий, поглядывая на стрельцов и на настоятеля. — Ну а коли ты себя правым считаешь, я тебя на Суд Божий вызываю!

— Да ты, старец, в уме ли? — ужаснулся настоятель.

— Прости, отче, но Ермоген, патриарх Святейший, сказал, что за правое дело и мних может оружие взять. А чтобы обитель не осквернять, мы за ворота уйдем!

Настоятель, недовольно постукивая посохом, отошел в сторону, не сказав «да», но и не запретил. Да и как запретить, ежели требуют Божьего Суда?

— Отец Авраамий, — подскочил к келарю Мансуров. — Дозволь я заместо тебя на бой выйду?

— Нет, Петруша, — покачал головой Палицын. — Я сам его вызвал, сам и биться стану.

Стрельцы, стоявшие около воеводы, отпустив начальника, глухо роптали: