Лихой гимназист

Последний Романов так увлёкся реформами, что вызвал недовольство у старых аристократических родов. В 1825 года, стоило ему отдать душу небесам, случился военный переворот, а затем — гражданская война, которая длилась два года. В итоге гвардия посадила на трон Георгия Боровского — потомка Рюриковичей. Один из сыновей Павла I уехал во Францию, второй — тот, который возглавил сопротивление, был казнён. Многие члены семьи Романовых оказались убиты, а те аристократы, кто воевал на их стороне, подверглись репрессиям.

Поэтому правящей династией сейчас являлись не Романовы, а Боровские. В настоящее время на троне сидел Николай III — восьмидесятилетний старик, который царствовал уже почти сорок лет.

Крепостное право тут отменили лишь в семидесятых годах девятнадцатого века, а про конституцию забыли, как про страшный сон. Боровские предпочли самодержавную монархию в противовес нравам «загнивающего Запада».

Впрочем, эти политические дрязги, по существу, не сильно отличались от нашего мира. Развивалось здешнее общество примерно по тем же принципам, что и у нас, и проходил те же стадии. Но имелось тут и одно кардинальное отличие — наличие магии. Во главе государств стояли люди, владеющие заклинаниями, а костяк элиты составляли семейства, испокон веков культивирующие различные магические техники. Соответственно, и сегрегация общества тут была жёстче: люди делились на высших и низших, исходя из того, владеют они чарами или нет. Впрочем, к началу двадцатого века, деление стало чуть менее жёстким. Сейчас, как я понял, в империи было много дворян, не обладающих магическим даром, да и простой народ всё громче подавал голос.

Выпустили меня во вторник утром. К тому времени весть о ночной дуэли и о моей победе над Гуссаковским и его приятелями разлетелась по всей гимназии. Когда я пришёл в класс, меня тут же обступили ребята и, забыв о манерах, принялись с жадностью расспрашивать про поединок. У них это события вызывало совсем другие суждения, нежели у преподавательского состава. Парни не выказывали восхищения напрямую, но я видел огонь в их глазах. Без сомнения каждый из них жаждал повторить мой «подвиг».

Только появившийся словно из-под земли надзиратель пресёк наш разговор. Но на перемене, стоило Андрею Прокофьевичу уйти по своим делам, ко мне снова пристали с просьбами рассказать о дуэли.

— Гуссаковского давно пора было проучить, — рассуждал я, окружённый одноклассниками. — Он слишком много мнит из себя. Он нагл и необуздан. А то, что Гуссаковский занимается доносительство и распускает грязные сплетни — и вовсе говорит о нём, как о человеке подлом и низком. Кто-то должен был научить его уму разуму.

На большой перемене класс отправился на обед. Когда спускались по лестнице, навстречу нам прошёл высокий молодой человек с зачёсанными на бок волосами. Запомнились его глаза — светло-голубые, словно покрытые льдом, взгляд их был холоден и надменен. Мне показалось, что я его знаю и что познакомились мы при не самых благоприятных обстоятельствах, но память, как всегда, не давала полную картину, заставляя довольствоваться лишь смутными ощущениями.

Сергей обернулся ему вслед.

— Интересно, Меньшиков вызовет тебя на дуэль снова? — задал он риторический вопрос, и я понял, что голубоглазый и есть тот самый Пётр Меньшиков, из-за которого всё началось.

— Не надо тебе сейчас больше драться, — проворчал Михаил. — Директор помиловал вас в это раз, но больше он терпеть не станет. Выгонит.

— Удивительно, что он в это раз меня не выгнал, — сказала я.

— Если бы тебя на агитации поймали или если бы ты был из разночинцев, тогда даже разговаривать бы никто не стал. А дуэли — это дело всем понятное. Думаешь, директор наш по молодости не дрался?

— А что, дрался?

— Да кто ж его знает? Может, и дрался.

Я надеялся, что Меньшиков не станет снова вызывать меня на поединок, да и сам я не горел желанием возобновлять старый конфликт. Теперь, после победы над тремя шестиклассниками, меня трусом точно никто не назовёт, а драться с каждым встречным и поперечным — дело бессмысленное и бестолковое. Зачем оно мне надо? Деньги за это не платят.

После уроков первым делом я наведался к Гуссаковскому. Он достал из кармана пачку мятых синих бумажек и кинул на стол, сверху добавил несколько монет.

— Больше нет, последние, — сказал он.

Я посчитал. Тут было шесть с половиной рублей.

— Семь рублей, — сказал я.

Гуссаковский поморщился.

— Господа, есть пятьдесят копеек взаймы? — обратился он к парням в комнате.

— А вдруг украдёте? — ухмыльнулся какой-то здоровый малый, лежавший на кровати.

Гуссаковский поджал разбитые губы и чуть не затрясся от злости, но ничего не сказал.

— Можете не возвращать, — малый вынул из кармана монету и кинул, она упала на пол, и Гуссаковскому пришлось поднимать её.

Я собирался лично наведаться в ту лавочку и выкупить «Руководство…», если, конечно, оно всё ещё там. Можно было бы у Гуссаковского потребовать, чтобы тот вернул книгу, но самому как-то надёжнее казалось.

Теперь мой путь лежал на Сенную площадь.