Лихой гимназист

Народу было много. В основном прогуливались представительного вида господа, иногда — с дамами. Встречались люди, как в военной форме, так и в мундирах всевозможных ведомств. Изредка попадалась молодёжь, одетая чуть ярче, чем того требовали правила приличия, и даже гимназисты в неизменно синих кителях и фуражках. Петербуржцы, воспользовавшись субботним вечером и хорошей погодой, проводили время на свежем воздухе.

Памятник я увидел издали. Он представлял собой бронзового коня с восседающим на нём императором. Николай II в этом мире был, естественно, совершенно другим человеком, нежели в нашем. Он даже внешне отличался. На картинах его изображали довольно тучным, с густыми бакенбардами. В этой версии реальности именно ему выпала честь сыграть роль царя-освободителя, отменившего крепостное право в 1874 году. Впрочем, после этого он правил недолго. Через два года его отравили аристократы из ближайшего окружения, недовольные реформой — это тоже отличалось от моего мира, поскольку у нас царя, освободившего крестьян, убили народовольцы.

Здесь вторая половина девятнадцатого века стала для России относительно мирным временем. В пятьдесят седьмом году закончилась пятая турецкая война, а русско-китайская началась в девяносто шестом. Если не считать нескольких крупных восстаний на Кавказе и в Казахстане, войн в тот период Россия не вела. Но зато внутри страну трясло.

После реформы 1874 года, как и у нас, поднялось революционное движение, поскольку условия освобождения крепостных так же оказались кабальными. Но когда на трон вошёл Николай III — сын Николая II, гайки стали закручивать, и к концу семидесятых страну лихорадило от постоянных крестьянских восстаний. К 1881 году обстановка накалилась настолько, что вспыхнула крестьянская война, охватившая все центральные губернии. Впрочем, ничего хорошего из этого не вышло: бунты подавили, и на двадцать пять лет в Российской империи воцарился жёсткий полицейский режим, который стал ослабевать лишь в последнее десятилетие.

Князь Трубецкой и Маша уже ждали меня возле памятника. Маша представила нас.

Трубецкой производил весьма благоприятное впечатление. Он был чуть ниже меня ростом, носил аккуратную бородку, вид имел интеллигентный и важный. Костюм его составляли длинный тёмно-серый сюртук ниже колен, светло-серые брюки и чёрный цилиндр, шею украшал чёрный бант с медальоном. В руке, обтянутой белой перчаткой, Трубецкой держал изящную трость.

Когда я увидел его, внутри снова вскипела ревность. Ну конечно же, Маша трахается с этим щёголем. Ишь какой красавец, да ещё и аристократ. Пришлось отогнать досадные мысли и вежливо ответить на приветствие.

Мы двинулись вдоль набережной прогулочным шагом. Я и Трубецкой шли бок о бок, Маша держалась позади нас.

— Мария Степановна рассказала мне о вас, — произнёс Трубецкой, — и мне захотелось с вами познакомиться.

— Польщён. Но чем вызван ваш интерес? Я — простой гимназист.

— О, не скажите. Не каждый гимназист рассуждает, как вы.

— И что такого в моих рассуждениях?

— Видите ли, я хоть и аристократ по происхождению, но проблемы простого народа мне не чужды. Крестьяне обременены тяжкими повинностями, а рабочие закабалены невыносимыми условиями труда. Казалось бы, только слепой может не видеть все эти бедствия, и похоже, многие вокруг нас слепы. Однако мне думается, что вы — один из тех, кто осознаёт проблему.

— Конечно, проблемы есть. Всегда были и всегда будут, — ответил я уклончиво.

— Но их надо решать.

— А у вас есть предложение, как решить проблему?

— Разумеется, идеи есть. Скажите, вы читали Прудона?

— Вы сторонник идей анархизма? Я кое-что читал. В общих чертах представляю.

— Верно, — произнёс Трубецкой, удивлённый тем, что я знаю про анархизм. — И что же вы думаете обо всём этом?

— Реализовать такое невозможно.

И тут мы ударились в философию. Трубецкой рассказал о своих взглядах, а я объяснил, почему считаю его идею утопичной, и мы принялись дискутировать. За разговором прошли в одну сторону, пока не упёрлись в конец скверика, потом — в другую сторону и опять обратно.

— Да не получится же, — говорил я, прибегая к одним и тем же доводам по второму кругу. — Вы слишком хорошего мнения о людях. Они не способны устроить такое общество, о котором вы говорите. Может быть, через тысячу лет, если человечество доживёт и изменится настолько в своём сознании, что полностью уйдёт от животных инстинктов. Но и это вряд ли. Сильный всегда жрёт слабого. Любое общество построено на этом принципе. А вы считаете, что если убрать централизованную власть, у людей вдруг пропадут амбиции и стремление к доминированию над себе подобными. Простите, но… мне кажется, это довольно наивно.

— Испокон веков крестьянство жило самоуправляемыми коммунами, а в городах Европы процветали артели, — настаивал Трубецкой. — У народа гораздо больше способности к самоуправлению, нежели нам внушают власть предержащие. Нам говорят, что простой мужик не может без царя, но из истории мы видим обратное.

Мы остановились.