Лихолетье

Оставался только Владивосток, к этому времени также занятый десантами с кораблей Антанты, но главным образом японцев. Но путь оттуда до Москвы очень дальний, и если загнать туда вагоны с легионерами, то слишком большой опасности они представлять не будут. Вот только пускать эшелоны через КВЖД нельзя — на станции Маньчжурия атаман Семенов со своим воинством из забайкальских казаков и всяких наемников, оплаченных японцами. Получив усиление в виде двух дивизий, местная контрреволюция живо займет все Приамурье. Так что отправлять поезда можно только по недавно построенной Амурской ветке, но та имеет малую пропускную способность — пару эшелонов в сутки осилит, никак не больше. А это потребует два месяца напряженной работы, так что поневоле придется вытянуть чехословацкие части по всей линии Транссиба.

Риск есть, но зато можно от всех легионеров избавиться сразу!

Предложенный вариант руководство ЧНК устроил, как и требование разоружения «братушек», вполне справедливое. Чехи хотели выехать из революционной России как можно скорее, а потому согласились сдать оружие ревкомам и совдепам. На каждый эшелон было разрешено оставить по 160 винтовок и один пулемет, при минимуме патронов — для обеспечения охраны. Легионеры сдали прорву оружия — полсотни тысяч винтовок, оставив себе всего девять тысяч, тысячу двести пулеметов и сотню орудий с грудами боеприпасов. Дело в том, что отступая с фронта, чехи и словаки «потрошили» армейские склады, так что прихваченного арсенала хватило бы для вооружения четырех полнокровных дивизий, с возможностью ведения активных боевых действий на пару месяцев.

Так что страхи Москвы были не напрасны, но политическое чутье подвело руководителей Иркутской «Центросибири», которые доносили в совнарком, что контрреволюция в Сибири «пришиблена»…

— Они нас боятся, брате, — негромко произнес подполковник Войцеховский, посмотрев на Чечека и Гайду. Именно сейчас Сергей Николаевич принял решение, которое назревало вот уже неделю. — А потому пойдут на крайности, как только почувствуют, что стали сильны. И они к этому, без всякого сомнения, уже готовятся, причем поспешая.

— Это и нам ясно, брате полковник, — усмехнулся Радола Гайда, бывший фельдшер, австриец по национальности, мать которого чешка, ставший капитаном и командиром 7-го Татранского полка. — Иначе бы не отдали приказ отправить эшелоны 1-й дивизии на север — в Архангельск.

— Нас хотят разделить, растащить по перегонам и силою разоружить, — поручик Станислав Чечек затушил папиросу решительным движением руки и недобро оскалился. Он давно называл утвердившуюся в Москве власть «германо-большевистской», считал ее вражеской, да и солдаты вверенной ему бригады, воевавшие до последнего времени с немцами, отличались особой непримиримостью к «совдепам».

— Тогда выступаем, брате?

Пылкий Гайда не смог сдержать нетерпения, он предпочитал действовать, а не говорить. Дерзкий честолюбец был как раз из той породы людей, которых всегда выдвигает на первые роли любая революция.

В дверь постучали, и в штабной салон вошел офицер связи, четко козырнул, приложив ладонь к фуражке. Негромко произнес, протянув листок бумаги подполковнику Войцеховскому:

— Из Москвы. От членов ЧНС Максы и Чермака, только получено нами по телеграфу, брате полковник!

По давним русским военным традициям приставка «под» к воинскому чину зачастую при обращении «изымалась», и подпоручики с подполковниками тем получали «повышение». Чехам такое понравилось, и они взяли к употреблению. Тем более между «братушками» установились доверительные и товарищеские отношения, поэтому из обращения сразу же ушли «господин» с «гражданином», но зато появился им на замену «брат».

Войцеховский взял листок и принялся вслух читать отпечатанные на бумажной ленте слова, приклеенные к бланку: