Лихолетье

Анну Ефимовну, а именно в нее он врезался, смело в сторону как кеглю. Девчонка, можно было не сомневаться, что его подслушивала, поплатилась за свое неуемное от природы женское любопытство. И приложилась белокурой головушкой, по несчастью, не к дереву, как он — к кирпичной стенке печки, и, ойкнув, сползла по ней на пол, потерев сознание — уж слишком неестественной была ее поза с откинутой в сторону рукой.

— Этого не хватало, неужто пришиб? Лишь бы не насмерть…

Собственные слова привели его в чувство — страх за девчонку заставил тело действовать, не осознавая движений. Рывком поднялся, вскинувшись, снова ощутив себя двадцатилетним пограничником, полных сил. И не размышляя подхватил барышню на руки, совершенно не чувствуя тяжести обмякшего тела, крепко сбитого и плотного, с завидной для девицы силой, но сейчас абсолютно безвольного. И понес к своей кровати, аккуратно положив на перину, машинально поправил подушку. Сразу ощупал голову на предмет повреждений — ссадины и крови не имелось, хотя под пальцем почувствовалась припухлость — но шишка ничего страшного, под такой копной волос ее никто не заметит, только расчесываться какое-то время будет больно.

— Не понял, а куда паралич делся⁈ Ведь я же ходить с трудом мог, а рука и стакана поднять не могла⁈

С нескрываемым удивлением он посмотрел на свою руку, сжал пальцы в кулак — ощущение от прилива сил, способных сокрушить любые препятствия, нахлынуло непередаваемое. Будто дозу «вилки» вкололи, и этот допинг забурлил в жилах. И никакой боли и слабости — если это не чудо исцеления, то непонятно что тогда таковым называть.

И мир преобразился вокруг него, заиграл разными яркими красками — а не та серая муть, словно черно-белая кинопленка. И мысли, прежде ползущие беременными черепахами, полные страданий и моральных терзаний, сдобренных дозой старческой немощи и неспешных раздумий сидящего на унитазе интеллигента, сменились калейдоскопом резких идей. «Острых» как лезвие клинка, приходящих неизвестно откуда в его мозги. Словно шизофрения, раздвоение личности — но так и могло быть, он начал понимать, что в нем спокойно ужились две души, если придерживаться религии, или «матрицы», но то ближе к науке или мистике.

Впрочем — оба варианта объяснения не имеют, только толкование!

Григорий Борисович, а ведь тебя, батенька, «торкнуло» капитально. В тряпку превратился за десять лет страданий, лучше бы пулю тогда в лоб себе пустил. Та война надолго затянется, ибо проблемы долгое время никак не решали, и «болезнь» нарастала с каждым годом. Теперь только резать, лечить бесполезно. Хотя зачем тебе о том думать — это будущее будет через век, а если сейчас внести изменения, то сама история может стать иной. Или тебя пугают такие действия⁈

Нет, нисколько — лучше пролить кровь сейчас полной шайкой, чем позже стоять в ней по колено. А ведь именно сейчас закладываются в основание те материалы и решения, которые послужат причиной гибели. И зачем это надо, спрашивается?

Перед тем как объединятся в будущем, нужно решительно размежеваться в настоящем, и разодраться в прошлом. Именно сейчас, момент самый удачный — взять за глотку и поспрошать ласково — «ты за большевиков, мил человек, али за коммунистов⁈» И тем самым не допустить ошибок, которые и приведут к гибели «союза» через 69 лет после его создания. Хм, а цифра вполне мистическая, сакральная так сказать, для будущих «раскрепощенных» поколений!

Он громко рассмеялся, не в силах удержаться от язвительных шуток, пусть и мысленных. Теперь в собственной решимости не стоило сомневаться — надо начинать действовать, он и так прожил свои первые десять дней новой для себя жизни, словно муха в паутине или шмель в патоке, не в силах выпутаться. Оттого время и мысли казались тягучими, вымученными, бесконечно затянувшимися. Но теперь все пойдет иначе, ярче, живее, а там как получится, или пан, или пропал, хотя шансов маловато до прискорбия.