Лихолетье

Многомудрый Янош, хоть и имел одно око, смотрел зорко! Вот и теперь, умещаясь на носу барки, упрямо именуемой «чайкой», казак разглядывал расшивы, пытаясь понять – а не ловушка ли это? С тех пор, как лучший друг (почти брат!) своровал в родном курене деньги, пропил и свалил вину на него (пока стоял у позорного столба, сотоварищи выбили глаз, сломали руку и ребра), Янош не верил никому, кроме сабли. Хотя иногда и сабле не верил, предпочитая пистоли… Приближаясь к каравану, казак понемногу успокаивался – народу немного, по шесть гребцов на расшиву, оружия не видно, а купец на переднем судне (вроде рожа знакомая) улыбается широко и доверчиво. Может, просто дурак, а коли на что-то надеется – дурак вдвойне…

Когда Васька Ломаный Нос всадил багор в переднюю расшиву, а гребцы на «чайках» сушили весла, казак услышал:

– Ивану Тарабеньке – мое почтение!

Янош опешил. Его так давно не называли старым именем-прозвищем, что он и сам позабыл о нем. Рассматривая купца, попытался вспомнить – где же он видел эту харю? И облик знаком – чоловiк уже в изрядный летах, но крепкий, в потертом дворянском кафтане и выцветшей епанче, под которой можно укрыть и кольчугу, и перевязь с саблей. Казак невольно опустил пистолеты, прищурил глаз и хрипло спросил:

– Хто таке?

– Ну, как же так, Иван? – укоризненно покачал головой купец. – Неужто забыл? Помнишь, под Борисоглебском встречались?

– Тэк-тэк, – цокнул казак языком и поправил рукояткой пистолета папаху. – Никак Левонтий? Тот, шо воеводу на хрен послал, да бачил, шо законному царю изменять не буде?

– Он самый, – улыбнулся Костромитинов.

– Ты ж, бисов сын, давным-давно сгнить должон? – удивился казак. – Кошевой наш дюжину хлопцев за тобой послал. Те, шо живы остались, бачили, як тоби в капусту срубили…

– Ну, так уж вышло… – уклончиво сказал Костромитинов. – Я теперь ни с кем не воюю, у купцов караваны вожу. Сразу говори – грабить будешь или мирно разойдемся?

– Муши пане заплатить цло! – важно изрек казак. Спохватился, что сказал по-польски, но Леонтий понял. Примирительно улыбаясь, вытащил из-под полы увесистый кошелек, при виде которого казак подобрел и опустил оружие.

– Сколько пошлины платить? – спросил Леонтий по-русски, а потом, подбросив кошелек, то же самое, но по-польски: – Иле плацэ цло?

– Шо везе? – поинтересовался «таможенник», принюхиваясь к расшиве. Рыбой не пахло…

– Ну, всего помаленьку – зерна пудов сто, железа устюжского, кованого – пудов триста, соль есть…

Казак посмотрел на довольные рожи хлопцев, поглаживавших самопалы. Даже при том, что пан Казимир заберет себе две трети, добыча изрядная. Стало быть, как всегда – товар в лодки, а купцов-гребцов – на дно. Левонтий – рубака знатный, но супротив трех дюжин стволов саблей не намашешь – сметут, а расшивы заделают, что твое сито… Но ежели ко дну пойдет товар? Железо да зерно можно выловить, а сiль, что ценится нынче по весу серебра?

– Левонтий, можа – к берижку пристанем? – ласково предложил казак. – Товарец побачу, заценю, яку цло с тоби брать, трошки похутарим, глядишь, и послабу дам… Хто старое помяне…

– Да я бы и рад, но времени-то у меня в обрез. Может, заплачу цло, да дальше пойду? – попытался отговориться Костромитинов, чем еще больше успокоил казака.

– Та ни, Левонтий… – еще ласковей сказал запорожец, для наглядности вскидывая пистоли. – Идым к берижку…

– Ну, к бережку так к бережку, – вздохнул Леонтий.

– Тороватый ты купчик, беряжливый, – похвалил казак, кивая на холст, которым был укрыт товар.

– Стараюсь, – скромно кивнул Леонтий. – Вдруг дождь? Соль да железо лишней воды не любят.

Когда до деревянного причала, за которым виднелась свежесрубленная стена крепости, оставалась пара сажень, а пушкарь Дамулка, оставив пушку, собрался принять с барки конец, Янош самодовольно хохотнул:

– Побачим твой товар.

– Давай! – вдруг громко выкрикнул Леонтий, вытаскивая из-под епанчи пистолет…

Запорожец умер, даже не успев удивиться. В одно мгновение на всех расшивах холсты полетели в сторону, а из-под них, как черти из бутылки, выскакивали стрельцы. Короткие французские мушкетоны, на которые не поскупился воевода Котов, изрыгнули пламя. Промахнуться с двух саженей, если бить картечью, не сумел бы и самый худой стрелок. Стрельцы, оставляя разряженные ружья, разбирали бердыши и прыгали на разбойничьи лодки, добивая тех, кто пытался драться. Выхватив саблю, Костромитинов ринулся вперед, торопясь ворваться в ворота крепости. На входе его встретили два ляха. Поднырнув под руку первого, Леонтий пнул каблуком второго и двумя скупыми ударами пробил сердце одному и разрубил голову другому.