Лихолетье

Костромитинов давненько не сражался верхом. Может, года два, а то и все три. Но руки сами вспомнили, а голова соображала холодно и ясно. Управляя коленями, воевода бросил поводья на луку седла и, ухватив пику в обе руки, отмахивался от чужих наконечников, прокалывая и разрубая аглицкие морды. Но удерживать на весу древко, весившее добрую четверть пуда, да в сажень длиной было неловко. Поэтому, миновав пикинеров и врезавшись в строй мушкетеров, Леонтий Силыч вогнал пику под козырек чужой каски, оставил ее в теле и, вытащив саблю, привычно отбивал шпаги и мушкеты, полосуя их хозяев направо и налево.

Когда конница врубилась в левый фланг, рассекая и разя пикинеров, Мезецкий подозвал одного из телохранителей:

– Скачи к Шеину. Скажи – государь велел в атаку идти!

– Прости, государь, но не дело это – телохранителей на посылки гонять, – сварливо укорил его Гриня, числившийся теперь старшим рындой. – Сказал бы заранее, я бы тебе вестовых определил. Дворянчика какого-нибудь. Или новика нашего, воеводского сына.

– А сам-то чего не озаботился? – сурово посмотрел на Гриню Мезецкий, и бывший боевой холоп сник, понимая правоту государя.

– Прости, Данила Иваныч, – вздохнул стольник. – Я ж раньше-то никогда при царях не служил. Где же про все упомнить…

Мезецкий хотел сказать, что ему тоже еще не доводилось бывать царем, но стало не до любомудр-ствований – мужики в юбках яростно махали палашами, оттесняя стрельцов, а верхового боярина было не видно…

– Григорий! – подозвал государь главного телохранителя. – Видимо, придется тебе сегодня повоевать.

– С радостью! – вскинулся в седле Гриня.

– Забирай всех конных – рынд, холопов – и вперед!

– Понял! – радостно ответствовал главный телохранитель и, не спросив, а как же государь без охраны, умчался. Даниил Иванович, оставшись почти в одиночестве, не считая инока с хоругвью – брата Серафима (даже отец Авраамий куда-то подевался), на всякий случай проверил – подсыпан ли порох на полку мушкета и заряжены ли пистолеты.

– Ничо, государь, отобьемся! С Божьей помощью! – бодро заявил инок. Утвердив хоругвь и подперев ее камушком для верности, Серафим вытащил из-под рясы здоровенный пистолет – не иначе, кованый в монастырской кузне. Сунув оружие Мезецкому, мних припустился бежать к пушкарям, прекратившим стрельбу. Что уж он там наговорил – непонятно, но скоро прибежало человек двадцать стрельцов и сомкнулись вокруг государя. Гриня, собрав всех конных – два десятка рынд, десяток боевых холопов да дюжину прибившихся татар, помчался на выручку Шеину. Воспрянувшие духом стрельцы остановились, а потом и сами перешли в атаку, отрезая англичан от кораблей и захватывая шлюпки.

Тем временем кованая рать Костромитинова, прорубив пикинеров, добивала мушкетеров. Оставшиеся в живых англичане, побросав оружие, бежали к реке, торопясь к шлюпкам, или просто прыгали в воду. Передний галеон окутался клубами порохового дыма, пытаясь прикрыть отступление. Но проку от этого было мало – часть ядер приняли на себя прибрежные деревья, а другие ядра упали, не задев никого. На прочих кораблях огонь открывать даже и не пытались: Северная Двина – река широкая, но не море. Начнешь стрелять – попадешь по своим же кораблям.

– Пушки на берег! – скомандовал Мезецкий.

Старшие нарядов принялись командовать пушкарями. Те снимали стволы с лафетов и сгружали их на телеги, подведенные обозными мужиками. Пока отвозили орудия ближе к берегу, устанавливали, телеги перевозили ядра и порох. Полые ядра, начиненные железом, ударили по галеонам и караккам, дырявя паруса, срубая мачты и калеча матросов на палубах. Корабли, не пытаясь отвечать на обстрел, разворачивались и уходили на безопасное место, бросая пехоту. Пушкари, проводив взглядом аглицкие суда, облегченно крестились. Еще два-три выстрела – и палить было бы не из чего… Каморы скорострельных пушек, куда вкладывались ядра, намертво заварились остатками несгоревшей селитры. Теперь орудия можно везти обратно в Устюжну, на переплавку. Или дешевле отдать местным кузнецам на перековку. Кое-где аглицкая пехота еще сопротивлялась – сбивалась в кучки и, ощетинившись пиками и палашами, отбивалась от верховых. Костромитинов, размахивая плетью, с трудом отгонял от наемников разгоряченных боем конников. Зачем лезть на рожон? Щас стрельцы подойдут…

Когда к «ставке» государя вернулись рынды (татары и холопы остались на поле – собрать добычу), а забрызганный кровью, но целый и невредимый Гриня попытался занять свое законное место возле государя, добровольные охранники вскинули пищали…

– Вы че, мужики, опухли? Меня не узнали? – оторопело спросил главный телохранитель.

– Узнали, – кивнул Никодим Смышленов, десятник из каргопольских стрельцов. – Токмо щас мы государя охраняем. А ты сбежал, царя бросил. Может, чего худое удумал?

– Так это… государь Даниил Иванович сам мне велел в бой идти… – растерялся Гриня.

– Пропустите его, – усмехнулся Мезецкий. – Верно говорит – по моему приказу он в бой пошел.