Лихолетье

– Как?! – в триста с лишним глоток выдохнули мятежники.

– Расскажу… – пообещал государь. – Только не всем прощение даровано будет… Эй, парни, – кинул он через плечо своим людям. – Пашкова берите…

Когда Мичуру Пашкова вытащили из ряда и поставили на ноги, Даниил Иванович пристально посмотрел на главного закоперщика:

– Хотел я тебя без покаяния казнить, как ту собачонку, что ты на копье насадил, – да святые отцы не велят. Иди – исповедовайся…

Пашкова подхватили под руки и отвели к стене собора. Принимать исповедь у приговоренного вызвался сам архиепископ.

– Руки-то развяжите, – потребовал владыка. – Как он креститься-то будет?

Холоп покосился на государя, и тот кивнул – режь, мол…

Пока владыка отпускал грехи, государь разговаривал с мятежниками.

– Значит, бывшие помещики-дворяне, соль земли русской. Ну, соль тоже бывшая… Ежели сделаете то, зачем я вас с Леонтием Силычем, Царствие ему Небесное, посылал, – прощу.

– Как же… – неуверенно произнес Кондрат. – Нас тогда тыща была, да еще в Торжке должны были войско взять. Побьют, ни за хрен собачий!

– А кто виноват? – пожал плечами государь. – Ты не дите малое. Знаешь, что за подлость и за глупость платить приходится. Ежели Великий Новгород вернете – прощение вам царское. Нет – позор во веки вечные. Выбирайте…

Дворянство сосредоточенно буравило взглядами землю под ногами и небо над головой, а Мезецкий тем временем оглянулся и узрел, что Пашков уже целует крест.

– Давайте…

Государев телохранитель набросил на руки Пашкова аркан, сел в седло и поехал вперед. Народ замер, ожидая, что верховой вот-вот пришпорит коня, а Мичура, пытаясь удержаться на ногах, будет бежать все быстрее и быстрее, но в конце концов упадет, и его тело будет волочиться по земле, сдираясь до кости… Однако конь шел неспешно, а Пашков, хотя и подпрыгивал на камнях и кочках, умудрялся идти шагом.

– Щас за стену выведут, там и казнят, – предположил один из пленных, а остальные потеряли интерес к Мичуре. Дешево отделался!

– Кто на Новгород пойдет, подходи сюда! – позвал Григорий.

– Я пойду! – вскочил Кондрат, а следом за ним стали вскакивать и остальные. Когда дворянство ломанулось гурьбой, проорал: – По одному подходи, успеете…

У подошедших срезали веревки и надевали на левую руку железный браслет. Получившие «украшение» щупали его и лишь удивленно переглядывались – новенький, с заусенками. Кажется, еще и остыть не успел. Когда последний из мятежников встал в строй, на земле остался один браслет…

Дворянство, растянувшись в неровную шеренгу, замерло, а царь Всея Руси, наклонившись и опередив кинувшихся на подмогу слуг, самолично поднял последний обруч и надел его на свою левую руку.

– Видали?! – поднял государь руку, показывая «обновку». – Пока Великий Новгород от свеев не отобьете – носить будете. Ну, а как возвернете – все браслеты мне назад отдадите. Понятно?

– Ничего не понятно… – вытаращился Кондрат.

– Ниче, поймете, – махнул правой рукой – той, что без браслета, царь Даниил. – По уму, коли я вас казнить не стал – в кандалы бы надобно заковать да куда подальше отправить. Или в узилище посадить, чтобы кажный божий день на площадь ходили каяться да побираться. Покуда Новгород не добудете – быть вам кандальниками. Я бы оковы на вас одел, да куда ж в кандалах воевать идти… Пущай это заместо кандалов будет.

– Царь-батюшка, – озадаченно изрек Кондрат, ощупывая браслет. – Эту железку-то снять – плевое дело. Надыть заклепку бы поставить, что ли.

– Заклепку срубить недолго, – пожал плечами царь. – Кто снять захочет – ничем его не остановишь. Но ежели ты, Кондрат Монастырев, браслет сорвать захочешь – срывай. Только во всех временниках и летописях будет сказано, что Кондрат Монастырев – вор и клятвопреступник, вне закона объявленный. Что каждый русич при встрече с Монастыревым должен будет убить его, аки пса бешеного, а тело запрещено в земле хоронить.

– А еще – анафеме преданный на веки вечные, – хмуро добавил архиепископ.

– А че я-то? – взыл Монастырев. – Я и не собирался эту браслетку скидывать. Спросил только, к примеру…

– Да я это тоже к примеру, – утешил государь. – Но ежели через три недели хотя бы одной браслетки не будет – все будете объявлены изменщиками.

– Круговая порука, значит, – хмыкнул Кондрат. – А кто железку потеряет или с руки снимут, тогда как?

– А как хотите, – пожал плечами государь. – Живые за мертвых в ответе. Григорий, сколько браслетов было?

– С твоим – триста шестнадцать, государь, – сообщил Гриня.

– Стало быть, триста пятнадцать браслетов вы сдать должны. В Новгороде их и приму.

– Воля твоя, царь-батюшка, – заговорил Захар Степанчиков, потерев шрам. – А коли не сумеем мы Новгород от шведа отбить? Поляжем все… Мертвые-то сраму не имут!

– Нет у вас выбора. Вы и мертвыми срам иметь будете. И дети ваши будут анафеме преданы. У кого отпрысков нет – родичи, до третьего колена. А теперь – ступайте. Стрельцы вас за город выведут, там кони пасутся, обоз стоит. Все, что надобно, – провиант, оружие – там и найдете…

Служилые, превратившиеся из мятежных дворян невесть в кого, мрачно молчали.