Лихолетье

– А тебе, государь-батюшка, на что браслет? – прервал молчание Кондрат.

– Пока Новгород не возьмете – я тоже колодником буду, – еще раз тряхнул своим браслетом царь. – Хоть и хреновые, но подданные вы мои. Стало быть – я и за вас отвечаю, за подлости ваши пред Господом в ответе!

Государь Всея Руси Даниил Иванович Мезецкий, прикрываясь рукавом от пыли, что подняли триста с лишним пар сапог, смотрел, как последний из мятежников уходит с берега реки.

– Думаешь, государь, впрямь – отобьют Новгород от свеев? – озабоченно поинтересовался архиепископ Вологодский и Пермский Сильвестр. – Сколько там свеев-то? Тыщи три? Пять? На убой ведь идут…

– Ниче, управятся, – махнул рукой государь. – Я туда уже стрельцов отправил, да с Торжка народ будет.

– А… – успокоился владыка. Подумав, хмыкнул: – Хитер ты, государь…

– Пусть думают, что герои они, – усмехнулся государь. – Глядишь, героями и станут. А браслеты свои не как наказание, а как награду носить будут. Ежели, конечно, Новгород отобьют… Ну, Бог даст – со свеями замиряться начнем да ляхов потихоньку выживать.

Глава пятнадцатая Дорога к миру

К зиме нового семь тыщ двадцать пятого года от сотворения мира две радостные вести облетели Русь. Первая – у царя родился сын, нареченный во имя пресвятого Александра, а вторая – удалось-таки отбить у шведов Великий Новгород. «Кандальные» дворяне, захватив город, удерживали его до прихода воинства с Торжка. Вот теперь-то зашевелились и свеи, и англичане. От короля Якова пришли грамоты, сулящие Его Величеству Даниилу мир и дружбу, ежели тот не станет повышать таможенные пошлины. А шведы, коим война с Россией стояла поперек горла (тем паче, что официально войны и не было!), хотели развязать себе руки. Другое дело, что шведы лишились хорошего козыря.

Об условиях мира судили и рядили месяца два. Не сказать, что и много – в прежние времена и за год такие дела решить не могли.

Государю Всея Руси было не обязательно самому ехать в Тихвинский монастырь, ставший теперь пограничным. Разве что – поклониться образу Тихвинской иконы Божией матери. Не того полета птица лютеранский король Густав Адольф, чтобы с ним встречался владетель православный. Но, что-то толкало туда Даниила Ивановича. Мария, коли родит, так и без него справится. А с королем свейским надобно самому встречаться. Коли Густав Адольф самолично решил приехать, то отправлять к нему на встречу простого посла вроде бы неудобно. Нельзя щас чрезмерно свеев-то принижать.

Уже в возке, когда царь и три сотни ратников (не считая слуг) во главе с Никитой Еропкиным отъехали от Вологды верст на тридцать, словно бы в сердце кольнуло. Казалось, все это уже когда-то было…

Даниил Иванович откинулся на кожаный валик изголовья, закрыл глаза и задремал. Во сне привиделось, как он, едва не плача от досады и унижения, подписывает от имени Государя Всея Руси (почему от имени кого-то, а не от своего?) позорный договор, по которому шведам отдавались русские города, державшие выход в Варяжское (нехай Балтийское ладно!) море, да еще и контрибуцию в двадцать тыщ рублев!

Тут же, в полутьме курной избы, в клубах дыма от печи, топленой по-черному, стояли довольные Делагарди и Ванька Мерин.

«Что же это такое было? – поморщился государь, потирая лоб. – Что это со мной? С ума, что ли, схожу?»

Поняв, что это был всего лишь сон, Даниил Иванович с облегчением вытер испарину.

В тесной кибитке, обитой изнутри мехом, было душно и жарко. Приоткрыв дверцу, он с наслаждением подставил лицо легкому ветерку.

– Ты что, государь, вспотел, что ли? – раздался голос сидевшего рядом старца Авраамия. – Холоду напущаешь, замерзнем!

– Отче, ты чего это? – удивился царь, прикрывая дверцу. – Вроде никогда не жаловался…

– Да… – неопределенно отозвался Авраамий, махнув рукой.

Вроде несильно и махнул, но зацепил маленькую лампадку, подвешенную сверху на хилом крючочке, и та упала.

Масло, расплескавшись по царской шубе, весело вспыхнуло. Даниил Иванович слегка опешил, но старец не растерялся – кинулся к государю, обнимая его, как обретенного сына, закрывая собой пламя.

– Твою… – с чувством проговорил государь Всея Руси, из вежества к духовному сану Авраамия не досказав, что он имел в виду, но старец и сам догадался.

Открыв дверь кибитки, царь крикнул возчикам: «Стой!», а когда они повиновались, выскочил из возка и скинул с плеч шубу. Обозрев здоровенное обугленное пятно, насмешливо спросил:

– Ну, старче, куда я теперь с подпалиной?

– Прости, государь, – пробормотал старец, словно бы сдерживая смех.

– А чего смешного-то? – обиделся Мезецкий. – Царь-государь Всея Руси к шведам приедет с боком подпаленным! А он ржет, ровно мерин сивый.

– Сивый? – переспросил Палицын и, уже не сдерживаясь, начал хохотать вслух.

– Э-э… – укоризненно покачал головой царь. – А вроде старец из Троице-Сергиевой лавры, да к тому ж главный печатник и казначей. И харюшке-то не стыдно?

– Ага, старец… сивый… – загибаясь от хохота, проговорил Авраамий. – И царь… с подпалиной…

Когда к возку подскакал обеспокоенный Еропкин, звонким хохотом заливались уже и царь, и инок.