Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго!

Федор запомнил слова, что говорил на берегу Непрядвы Боброку-Волынцу великий князь Дмитрий в ночь перед битвой на Куликовом поле:

— Ты, Дмитрий Михайлыч, с братом нашим Володимиром в засаде станешь. Вельми храбр он, но горяч не в меру. Потому ты, друг мой верный, вместе с ним засадный полк возглавите, в час решающий на врага поднимитесь. Когда тот час грядет, тебе доверяю определить. Многоопытен ты и мудр, Дмитрий Михайлыч, мыслю, не оплошаешь. Без времени не начнешь, не пересидишь в засаде.

А Боброк ему отвечал:

— Не сомневайся, Дмитрий Иваныч, все гораздо исполню, честно послужу тебе и земле московской!

Они обнялись и трижды расцеловались. Боброк, сопровождаемый дружинниками, поскакал к дубраве, где расположился засадный полк.

А ранним утром следующего дня на поле Куликовом началась лютая битва. Над степью закружилось, повисло огромное облако пыли… Уже пало много русских воевод и ратников, ордынцы тоже понесли великие потери, но противники все никак не могли сломить друг друга. Нукеры рвались к Непрядве, чтобы рассечь и окружить русские полки. Все труднее становилось отражать атаки вражеской конницы. Ей удалось вклиниться и прорвать боевые порядки ратей левой руки, которыми командовали князья Федор и Иван Белозерские. Те стали отступать. Навстречу нукерам поднялась еще не принимавшая участия в битве дружина князя Дмитрия Ольгердовича Брянского, составленная из воинов с верхнеокских, черниговских и смоленских земель. Они приняли на себя всю тяжесть вражеского удара и погибли геройской смертью; уцелели лишь немногие, но в том числе князь. Ордынцы устремились вперед…

С каждым мгновением сражение становилось все ожесточеннее, кровавые ручьи текли с Куликова поля в Непрядву, воды ее стали багрово-красными. Уже пали князья белозерские и тарусские, несколько воевод, множество дружинников и ополченцев. Сбит с коня и завален грудой тел великий князь Московский Дмитрий. Остатки полков левой руки русских бросились бежать в разные стороны. Страшная угроза нависла над главными силами в центре, еще немного — они будут окружены и разгромлены.

В зеленой дубраве, держа мечи и копья наизготове, затаился засадный полк, в котором был Федор. Ему было слышно, как торопит Боброка князь Серпуховский, грозит, что бросится в битву со своей дружиной, но воевода оставался непреклонен. Вот дозорные, сидевшие на высоком дереве, донесли, что Мамай остался на Красном холме лишь в окружении своих телохранителей, остальные ордынцы все в битве. Русичи с трудом обороняются, каждый миг могут дрогнуть и обратиться в бегство!..

Боброк бросил Серпуховскому: «Пора!» Владимир Андреевич поднял меч высоко над головой, закричал на всю дубраву: «Наш час пришел! Дерзайте, други и братья!» Дмитрий Михайлович подхватил: «Вперед! Слава! Слава!» Заглушая шум лютой сечи, в ответ зазвучал боевой клич воинов: «Слава! Слава!..»

Засадный полк устремился на врага…

Федор разил татар ударами длинного меча. Враги набрасывались на него по двое, по трое и тут же падали с разрубленными головами. Сквирчанина ранили в ногу, но он сражался, пока битва не закончилась полным разгромом ордынцев.

С Куликова поля Федора везли в телеге — загноилось раненное ордынской саблей колено. В Коломне, через которую лежал путь победителей домой, раненых приютили сердобольные жители. Долго лечили Федора травами и заговором и в конце концов выходили. В это время как раз набирали в коломенский острог людей, охочих служить на порубежье, туда подался и Федор…

В лесу уже совсем стемнело. Было тихо, лишь изредка в землянку доносились отдаленные голоса разбойников. Митрошка ничем не выказывал своего присутствия — либо задремал, либо, устав ждать, ушел.

— Разговорился я с тобой, — уже спокойнее сказал атаман. — Пора и честь знать. — Подняв с пола опушенный бобровым мехом колпак, тряхнул его о колено, надел на голову. — А теперь слушай, — продолжал он. — Решили мы с молодцами лесными покинуть места тутошние. Завтра уходим. Что с тобой делать — ума не приложу. Хотят удальцы мои расправиться с тобой — дюже насолили острожники лесному люду… А мне ты по душе пришелся, молодец. Спасу тебя. За что — пока сказывать не стану. Нашего ты роду-племени, крестьянского, идем с нами. Ежели не за себя, так за других людишек, малых, неправедно обиженных, заступником станешь.

Федор оторопело замигал глазами, не сразу и уразумел, что чернобородый разбойник предлагает.

Атаман пристально смотрел на пленника, лицо его при свете догорающей свечки казалось хищным.

— Чего молчишь? Сказывай: по душе тебе такое?

Федор разозлился:

— Купцов убивать зовешь, атаман?

— Вишь, купца пожалел! — едко усмехнулся Гордей. — Не об том я с тобой разговор вести хотел.

Когда Гордей шел к пленнику, то надеялся выпытать что-либо о том, кто предупредил сына боярского Валуева. Однако разговора не получилось. Поняв это, процедил сквозь зубы:

— Видать, княжьи объедки по душе тебе больше! — Резким движением подхватил свечу, которая тут же замигала, и направился к выходу.

«Теперь тать непременно со мной расправится!» — со злостью подумал пленник.