Лихорадка

Заботиться друг о друге. Это было нашим главным мотивом. Я почти готова поверить, что родители заимели близнецов не случайно, а специально: только для того, чтобы мы оба могли выполнить это обещание.

Но я-то его не выполнила, так ведь? Я оставила брата здесь одного. И не знаю, куда он делся, точно так же как он не знает, что случилось со мной. Похоже, единственное, что мы оба знаем, — это то, что другой не вернется.

«В этом человеке есть нечто такое, в чем ты не желаешь признаться даже себе самой». Вот что сказала Аннабель, выкладывая передо мной карты таро. Что-то, связанное с моим братом, чего я не хочу признавать.

Смотрю на яму, которую выкопала в земле, уже рыхлой усилиями моего брата.

— Он считает, что я умерла, — шепчу я.

Габриель что-то говорит, но его голос звучит глухо, словно под водой, и я не разбираю слов. В ушах стучит кровь. Меня бросает то в жар, то в холод.

Когда наши родители погибли, брат сосредоточился на выживании. Он проследил за тем, чтобы я не провалилась в бездонную пропасть отчаяния. Он составил для нас обоих режим дня и жизни. И все это время, пока он держал меня на плаву, мне даже не приходило в голову, что я делаю для него то же самое. Что он нуждается во мне так же сильно, как я в нем.

Что без меня вся его жизнь рассыплется.

Я цеплялась за надежду, что он продолжит тут жить без меня: будет просыпаться по утрам, пить чай, работать весь день, устраивать ловушки и ложиться спать на нашей кровати. Но меня не было слишком долго, а крематории изрыгают пепел ежедневно.

Роуэн счел меня умершей. Что же тогда его поддерживало? Ответом служит то, что он оставил здесь. Ничего.

В смятении я бегу обратно в дом. Что-то подсказывает мне, что нужно обыскать все углы. Это же не все! Должно быть что-то еще. Ступени сотрясаются и скрипят под моим весом. Наверху был устроен отдельный поджог — огонь пожрал все двери, обуглил стены. И хотя эти комнаты после смерти родителей стояли пустыми, сейчас они кажутся еще более покинутыми. Черные, как кратеры. Ничего. Опять ничего.

Не знаю, сколько времени я стою тут, задыхаясь. Я ожидаю слез, но их нет.

— Рейн?

Габриель начинает подниматься за мной.

— Не надо, — говорю я, спускаясь по лестнице. — Там не на что смотреть.

Он пытается обнять меня за плечи, но я иду мимо, через обгоревший дверной проем, на разрушенный двор.

Внутри все дрожит. Я это чувствую. Кажется, ноги скоро перестанут меня держать — сажусь в высокую траву. Я снова чувствую себя осиротевшей.

Габриелю хватает чуткости ничего не говорить: он молча садится рядом. Протягивает мне газировку, но не настаивает, когда я отказываюсь. Время движется медленно. Мы смотрим, как Мэдди играет в высокой засохшей траве. Только когда небо затягивают грозящие дождем тучи, он спрашивает:

— Что теперь?

Я кладу голову ему на плечо.

— Наверное, ты считаешь меня дурой, раз я сбежала из особняка ради этого.

Он судорожно сглатывает.

— Сначала мне было непонятно, — признается он.

Я закрываю глаза. Мне даже не нужно приказывать себе не грезить об особняке, потому что сейчас я ничего не вижу.

— А потом Дженна пришла в подвал и поговорила со мной, — продолжает Габриель. — Она сказала, что даже после всего, что было — урагана, выставки, — ты все равно хочешь убежать и что мне нельзя отпускать тебя одну.

— Но тем не менее ты пытался убедить меня остаться, — напоминаю я ему.

— Я не хотел, чтобы ты страдала. Или погибла, — объясняет Габриель. Я чувствую, как он выпрямляется. — Но, наверное, тебе казалось, что лучше умереть, пытаясь освободиться, чем оставаться в неволе. И кто я такой, чтобы спорить?

— Я не думала, что умру, — говорю я.

— Потому что ты не думаешь о смерти.

— Точно.

Вдруг у меня возникает новая мысль. Почему Габриель отправился со мной? Потому что я его убедила или потому что он считал необходимым оберегать меня по настоянию Дженны? В любом случае, судя по его словам, уходить ему не хотелось.

— И планировать ты тоже не любишь, — добавляет Габриель.

Меня касается легкий ветерок и приносит с собой нечто, похожее на чувство вины. Но план у меня все-таки есть. Пусть даже и не слишком надежный.

Я открываю глаза, сажусь прямо и стряхиваю грязь с колен.

— Мэдди! — зову я. Она смотрит на меня из густой травы, где только что играла в прятки. — Давай покажем Габриелю твою книжку.

Адрес Клэр Лоттнер — это жилой район Манхэттена.

— Сейчас мы в районе фабрик и грузоперевозок. А он сразу за мостом. Мы сможем добраться туда еще до вечера.

— Кто она такая? — спрашивает Габриель.

— Понятия не имею. Может, ее там даже не окажется.

Но других идей у нас нет. И это лучше, чем сидеть здесь, вдыхая гарь от обломков моего бывшего дома, так что мы пускаемся в путь.

Теперь мой район уже не кажется прежним. Я упорно смотрю на тротуар, отмечая самые крупные трещины и стараясь ни о чем не думать. Однако не получается. Надежда — это такая штука, которая не исчезает даже тогда, когда она ни для чего не нужна.