Лихорадка в квартале Маре

Он что, обнаружив один труп, собирается захоронить другой? Более возможный вариант: старые документы помогли ему установить местонахождение клада, и он готовится начать раскопки. В данный момент я не видел иного объяснения. В конце концов этот тип со своим лбом мыслителя должен знать, что делает, с другой стороны, возможно, клад на самом деле существовал… На улице Муфтар, в Сен-Вандрий, или еще где-нибудь. Кое-что могло быть, не правда ли?

* * *

Я не стал звонить отцу, а продолжил свою вахту перед жилищем сына. Городские часы давно уже пробили полночь, когда он, наконец, вышел со своим неразлучным портфелем.

В этом пропитанном духом истории квартале, где каждый шаг вызывает какое-нибудь воспоминание, ночь, покой и легкий ветерок придавали улицам странную торжественность, и мне казалось, что я существую в какой-то иной, ушедшей эпохе.

Отсутствие толпы никак не облегчало мои типичные для двадцатого века делишки, и все это закончилось тем, что мой приятель в конечном счете благополучно посеял меня после замысловатых зигзагов, в лабиринте улочек и переулков, которые он знал, как свой карман. Он был начеку и то ли заметил слежку, то ли его спасло счастье дурачков.

И что же дальше? Во время визита в его комнату я достаточно много узнал, читая документы и его записки, чтобы иметь представление, куда он направился. Изабелла Баварская – не простая баба, которую можно забыть просто так.

Ну, а теперь – к Башне Барбетты, как некогда сказал Александр Дюма.

* * *

На углу улицы Вьей-дю-Тампль она стояла, как на часах, стройная и строгая на фоне звездного весеннего неба.

Совсем новая крыша из серой черепицы венчала старое сооружение, которое, возможно, собирались реставрировать. В грубой каменной кладке фасада нижнего этажа зияли бойницы. Наполовину отклеившаяся от стены киноафиша трепетала на ветру, приводя в движение восхитительную грудь рекламируемой актрисы. Кроме шелеста афиши, не слышалось никакого другого звука. Квартал погрузился в абсолютный покой. Даже привидения, и те притихли, не желая греметь своими цепями. Окна второго этажа, окруженные скульптурными украшениями, были заложены кирпичом. Окна следующего этажа зияли пустотой.

Я приблизился к единственной низкой двери, ведущей внутрь зловещего здания, и приложил ухо к стене. Тишина. Если Морис Баду сейчас занимался земляными работами, то делал он это чертовски осторожно.

Где-то недалеко по соседству раздался басистый удар колокола. Во вновь наступившей тишине, ставшей еще более ощутимой благодаря контрасту, раздался стук кованых ботинок по асфальту. Это не был гонец Жана-Бесстрашного, и не ночные сторожа той эпохи, которые работали, как ходячие часы, и будили спящих граждан, сообщая им, что они могут спокойно спать. Обычный современный пьянчуга, сознательный и организованный, который, не заметив меня, прошел неверным шагом по направлению улицы Оспитальер-Сент-Жерве. Низкая дверь башни была снабжена засовом, я попробовал его отодвинуть, и он остался у меня в руке. Отбросив всякие сомнения, я толкнул дверь, и она отворилась с еле слышным скрипом.

Закрыв ее за собой, я некоторое время постоял во мраке, прислушиваясь. Постепенно мои глаза привыкли к темноте, и я увидел, что она здесь не абсолютна. Слабые отблески городского освещения проникали сквозь окна верхних этажей. Вывод: от потолков, разделявших этажи, почти ничего не осталось.

Я зажег спичку. Потом еще одну, потом еще, пока не истратил почти весь коробок, и получил представление о месте, в котором находился.

Идея реставрации небольшого дворца королевы Изабеллы не пошла дальше строительства новой крыши. Затем работы прекратили, очевидно, по причине материальных трудностей. На полу (там, где был пол) валялась всякая рухлядь, на которой, видимо, спали бродяги. Обилие ям делало пол похожим на кусок швейцарского сыра. В десяти сантиметрах от моей ноги зияла дыра с вертикальной лестницей, ведущей в подвал. Вот так. Без предупреждений. Средневековый стиль – коварный и бездумный. Счастье, что я не загремел вниз сразу, как только вошел. В одном углу я заметил разболтанную деревянную лестницу, ведущую наверх, к куску еще не обвалившегося потолка. Внизу у лестницы валялась газета.

Я подошел к ней, рискуя на каждом шагу споткнуться или провалиться в какую-нибудь дыру. Подняв газету, я увидел, что это недавний номер «Крепюскюль», сложенный таким образом, что статья, посвященная смерти Кабироля, сразу попалась мне на глаза.

Это было нечто новое, то, чего я не ожидал.

Верхний конец лестницы уходил в чернеющий люк, откуда свисал кусок одеяла. Я поднялся наверх и обнаружил помещение, некогда служившее спальней. Когда-то здесь стояла кровать с балдахином, а в ней спала барышня в ночном чепчике. Сейчас здесь находилось убогое самодельное ложе, покрытое газетами и одеялами еще в приличном состоянии. В углу валялись консервные банки, нетронутые и пустые, другие газеты.

Я перестал чиркать спички. Во-первых, если я продолжу в том же темпе, то не смогу выбраться отсюда; во-вторых, думать можно и в темноте.