Лихорадка в квартале Маре

– Он понял все сразу… кольца… брошки – сплошное золото на столе… и мы все это переплавляем. Я упала в обморок, когда началась борьба… а потом увидела его, лежащего мертвым… Кабироль утащил меня к себе, запер и ушел. Потом вернулся… они бросили труп в Сену… мне пришлось молчать, у него были возможности доказать, что я единственная виновница происшедшего. Я никогда не смогла понять до конца, что произошло той ночью, кроме того, что вынуждена ему уступить. Помню, он говорил мне, что никогда больше у него не будет такой возможности… он очень долго ждал…

Бросили в Сену? Как бы не так! Имея под рукой раскаленное горнило с температурой 1700 градусов! Только сумасшедший стал бы тащить труп по городу и бросать его в воду А Кабироль сумасшедшим никак не был. Они разрезали убитого на куски и сожгли в горниле. Но если Кабироля нельзя назвать сумасшедшим, то его сообщник свихнулся. Травмированный этой жуткой работой, Шарль Себастьен вскоре помешался на боязни огня – пирофобии. Интересно: закралось ли в душу Одетты хоть раз подозрение о том, что действительно произошло? Но мне не понадобилось описывать ей эти ужасы.

– Отлично,– сказал я,– нет, это сделали не вы. По крайней мере надеюсь.

Я встал.

– Кабироль был мерзавцем и не заслуживал, чтобы жить. Латюи отправил на тот свет ни в чем не повинного наивного бедолагу. Очевидно, и самого Латюи можно назвать своего рода жертвой, но мне надо было бы начистить кучу луковиц, чтобы проронить хотя бы одну слезу по поводу его судьбы. Я ни о чем не сожалею, вот только история с Жакье ранит мне душу, но этот грех полностью лежит на Кабироле. Кроме того, остается еще мисс Пирл…

Я взял в руку фотографию акробатки.

– …Возможно, она осталась бы жива, если бы так не нервничала в тот вечер. Она не промахнулась бы в полете. Но она сильно нервничала. Она осуждала Марио, пошедшего на предложенную сделку, чувствовала, что здесь скрыта драма, и была немного не в себе. Без этих бабок, подсунутых Марио, она сегодня была бы жива. В конце концов это не мое дело. Вы можете идти.

Я бросил фотографию на стол.

– Ах, да! Есть еще одно происшествие в субботу. Оно завершило всю эту историю. Я хотел заманить Латюи в какое-нибудь укромное местечко, поговорить и добиться от него подтверждения вашей виновности… да… возможно, еще кое-что. И у меня тоже были плохие намерения. Я уж не знаю, стараюсь все это забыть…

Я замолк, вспомнив о своем намерении отдать пятьдесят тысяч франков, свистнутых у Кабироля, тому бедному малышу, лишенному плюшевого мишки (найду его родителей, само собой разумеется). Поможет ли мне это навсегда забыть свои дурные мысли?

– …И я никогда не узнаю,– продолжал я,– пошел ли Латюи за мной по своей собственной инициативе и попал в ловушку, или это вы натолкнули его на это… А если это сделали вы, я наверняка никогда не узнаю, надеялись ли вы, что он меня уничтожит, или, наоборот, я его убью. Вот этого я не знаю. И не хочу знать.

Она встала, убрала волосы со своего прекрасного лица и молча посмотрела на меня. Ее глаза не выдавали никаких чувств. Я запихнул нейлоновые трусики в пакет и сунул пакет ей под мышку. Она прижала руками полы своего жакета, чтобы скрыть наготу груди, и, как сомнамбула, направилась к двери. При каждом шаге в разрезе юбки молнией сверкал шелковый чулок.

* * *

На следующий день газета «Ле Крепюскюль» опубликовала сообщение о следующем происшествии:

«На улице Бретань молодая девушка, мадемуазель Одетта Ларшо, 22 лет, проживающая по улице Ториньи, бросилась под колеса грузового автомобиля. Доставленная в госпиталь, несчастная вскоре скончалась. Налицо явное самоубийство, но тем не менее, поскольку у водителя были обнаружены легкие симптомы алкогольного опьянения, комиссариат Анфан Руж[9] начал расследование».

Анфан Руж!

Действительно этот квартал носит такое имя.

Подходящие слова – дальше некуда.

1955 год