Лики Японии

В целом автор, гражданин социалистической страны, стоит на близких и понятных нам классовых и политических позициях, но иногда он недостаточно ясно их выражает. Так, говоря о структуре японского общества, о том, что каждая фирма, каждое учреждение представляют собой пирамиду и что множество таких пирамид складываются в общеяпонскую пирамиду, вершиной которой является император, автор ничего не пишет о том, все ли японцы довольны такой структурой вообще и своим местом в ней в частности.

Ряд замечаний автора, касающихся своеобычности и даже парадоксальности поведения японцев в тех или иных ситуациях, может быть действительно разделен немцами, для которых такое поведение нехарактерно, но советскому читателю, знакомому с многообразием культурных традиций, форм этикета, национальных психологических особенностей в такой многонациональной стране, как СССР, вряд ли оно покажется необычным или уникально японским.

В самом деле, является ли сугубо японским внимание к вопросам старшинства, взаимоотношения между «сэмпаем» и «кохаем», изысканная вежливость в одних случаях и невнимательность и даже невежливость друг к другу в других? Является ли призыв открывать свою малую родину, призыв вернуться из городов к земле, хранящей прах предков, столь уж характерным именно для Японии?

Разве одни японцы задумываются о себе, о том, откуда они пришли и что они собой представляют? В классической русской и в современной советской литературе мы можем найти немало произведений, притом прекрасных, где звучит та же ностальгия жителя большого города по родной деревне и ее забытым ценностям. Да, впрочем, и в Германии в начале нашего века «почвенническое» направление в литературе было весьма заметным явлением. И то, что человек, вежливый и обходительный в своей среде, у себя в деревне, дома, в кругу знакомых, может утерять эту вежливость в толпе, в электричке, в магазине, где его окружает множество незнакомцев, где люди обезличены, — это ведь тоже явление, встречающееся далеко не в одной Японии.

Мне немало приходилось заниматься этнографией бытового поведения народов разных уголков мира, в том числе столь далеких друг от друга, как Япония и Северный Кавказ. И нередко случалось, что, обсуждая с моим коллегой, этнографом из Кабардино-Балкарской АССР, специфические вопросы этикета, моральных ценностей, норм поведения, принятых у адыгейцев, черкесов, кабардинцев, я вновь и вновь отмечал, что буквально то же самое, в тех же словах можно было бы сказать и о японцах: здесь и почтение к старшему, будь он даже старше всего на два-три года, и культ стойкости к страданиям, и даже нарочитый поиск неудобств и лишений, чтобы ярче показать свою стойкость, и нетерпимость к публичному выпячиванию своего «я», и внешнее, показное безразличие мужа к жене, отнюдь не отражающее его подлинных чувств, и многое-многое другое.

По-видимому, то, что кажется в японцах необычным для европейцев и что на самом деле можно найти у других народов, отражает общеисторические закономерности перехода от феодализма к капитализму. В большинстве стран Европы этот переход произошел уже несколько столетий назад, тогда как для японцев еще в сравнительно недавнем прошлом, и многие пережиточные внешние черты феодального типа поведения, уже не соответствующие содержанию повседневного поведения, все еще стойко сохраняются в быту и выглядят особым диссонансом на фоне супериндустриализированного общества.

К сказанному здесь и к сказанному Юргеном Берндтом в его книге можно было бы добавить многое, но это означало бы написать еще одну такую же книгу, притом без всякой гарантии, что она исчерпала бы все возникающие в связи с рассмотрением современного японского общества вопросы. Достаточно и того, что книга Ю. Берндта показала нам в новом ракурсе, со своеобразной авторской точки зрения, несколько ликов бесконечно многоликой страны — Японии.

С. Арутюнов

От автора

Впечатления о Японии, вынесенные мной за двенадцать посещений (между 1958 и 1981 годами), хотелось бы упорядочить. Что оставило наиболее глубокий след? О чем стоит рассказать? Что требует обобщения? В каких случаях лучше отказаться от этого? Обращаюсь к своей памяти. Собственные записки вряд ли здесь помогут, ибо настоящий дневник я никогда не вел. Несколько сделанных наспех коротеньких записей или бегло набросанная для дальнейшего анализа мысль — вот все, чем я располагал, приступая к книге, правда, если не считать весьма обширного материала о Японии, накопившегося у меня за несколько лет.

Как автору мне следовало остерегаться и субъективности, и излишней уверенности в суждениях, а также преувеличенной восторженности, которая часто овладевает приезжими в Японии. Трезво и непредвзято оперируя фактами, необходимо было избежать жонглерства.