Лики любви и ненависти

   — А у меня даже кораблей любимых нет, — сказала она.

И вошла в дом.

После этого они стали встречаться каждый вечер. Он ждал ее в один и тот же час перед той же витриной, где она появилась, и провожал домой. Она работала в бюро по обмену валюты. Но она мало говорила о себе, и они молча шли по длинным белым сентябрьским тротуарам, иногда выбирая дорогу, которая продлевала их встречу.

На виллу он возвращался почти ночью. Леди Фолли неподвижно стояла наверху каменной лестницы, не находя больше в лице сынауспокои—тельной для себя меланхолии. Что–то в нем изменилось, и она сообщила ему об этом.

   — Я не изменился, — сказал Поль. — Стало свежее, осень вот–вот наступит. Меня угнетала жара.

В следующие дни он возвращался раньше.

Она успокоилась. Он даже разговаривал с ней перед тем, как лечь спать.

   — Ты каждый день ходишь в порт, мой дорогой?

   — Каждый день, — подтвердил он. — На этой неделе там появились новые яхты. Они, наверное, уйдут, одному богу известно куда, после первых же дождей.

   — Как–нибудь вечером я пойду с тобой. Но может быть, ты предпочитаешь быть один?

   — Да нет, — говорил он. — Я буду очень рад, если ты пойдешь со мной.

Она так и не пошла. Порт ее вовсе не интересовал, она знала, что вдвоем им бывает очень плохо, к каждому из них возвращались те же грустные воспоминания, все так и не сбывшиеся обещания…

   — Ой, смотри, смотри!

Коломбо, Сингапур и острова… Он был тогда таким маленьким рядом с огромными скалами, огромным морем!

   — Ты поедешь, дорогой мой, ты поедешь!

   — Ну конечно, — повторял другой голос, — конечно…

Это был ветер.

В октябре в Монте—Карло шел дождь, и город выглядел таким же темным, как и море. Несколько дней Поль не мог выйти из дома и не видел девушку. В субботу он отправился к ней домой. Он долго не решался нажать на кнопку звонка, но когда она открыла ему, то не выглядела удивленной.

   — Вот и вы наконец! Я ждала вас всю неделю. Уже стала думать, что вы никогда не придете.

Она усадила его в просторной, но скучной, обставленной как попало комнате, в которой царил бездушный беспорядок. Она стояла, пока он осматривался вокруг.

   — У вас хорошо, — сказал он.

Она не сразу ответила, и от последовавшего молчания он почувствовал себя неловко. Не глядя на нее, он ощутил ее раздражение.

   — Не лгите, — сказала она.

   — Я не лгу. Мне правда нравится.

   — Так всегда говорят в подобных случаях. Но можете не стараться.

Она пошла в угол комнаты и порылась в сундуке. Там тоже царил жуткий беспорядок. Она извлекла два бокала и бутылку. Потом подошла к нему.

   — Что вы делали? — спросил он.

   — В эти дни?

— Да.

Она наполнила бокал наполовину, протянула ему.

   — Я работала.

Он не смотрел на нее. Он не хотел жалеть о том, что пришел, но она никак не шла ему навстречу.

   — Мне нравится быть с вами, — сказал он.

   — Не лгите.

   — Почему же тогда я здесь?

   — Вот именно, почему?

Он попытался улыбнуться, не отрывая взгляда от штор на окне. Почему она все время обороняется? Откуда это недоверие и подозрительность? Все могло бы быть так просто.

   — Вам не нравится со мной? — сказал он.

Теперь она избегала его взгляда, опустила глаза, по лицу растекся румянец. «Она будет разыгрывать передо мной робкую, то и дело краснеющую машинистку», — подумал он. Но он знал, что она не играет. Она стояла перед ним, словно загипнотизированная бутылкой, которую держала в руках и машинально покачивала.

   — Вы прекрасно знаете сами, — сказала она.

И внезапно ее голос перестал быть сухим, наполнился грустью и нежным спокойствием.

   — Мне тоже нравится быть с вами, — повторил он.

У нее снова появилась эта улыбка, будто она надсмехалась сама над собой, и тотчас же исчезла. Он хотел взять ее за руку, но она ее убрала. Когда она посмотрела на него, он не сумел прочесть в ее взгляде ни враждебности, ни удивления, ни горечи. Но был уверен, что, скажи он еще слово, она зарыдает. Он наклонился вперед:

   — Ну, что с вами? — сказал он.

Она снова попятилась, пожала плечами. Черты ее лица заострились, слезы подступали, и он был счастлив, что увидел ее такой — нелепо застывшей посреди комнаты с проклятой бутылкой в руках. Она должна заплакать, черт возьми, нужно, чтобы она расплакалась.

   — Сами знаете, — сказала она.

Она покачала головой с какой–то яростью.

   — До чего же я хороша собой!

Она снова пожала плечами, потом внезапно рухнула в кресло, вжавшись в подушки своим крупным телом, уткнувшись лицом в спинку, и стала безудержно плакать, закрывая голову руками.

Поль не шелохнулся.

В нем бурлила незнакомая ему радость, и на секунду пред ним предстало лицо матери — алчущее и удовлетворенное. Наверное, теперь такое лицо было у него, то самое выражение, с каким она, как охотник, следила за ним, спящим, по вечерам.

Она перестала плакать. Вероятно, чувствовала неловкость от наступившей тишины, но, казалось, не торопилась прерывать ее. Она по–прежнему сидела, уткнувшись в спинку кресла, и казалось, никогда так и не осмелится повернуться к нему.

   — Простите меня, — сказала она наконец.