Лики России (От иконы до картины). Избранные очерки о русском искусстве и русских художниках Х-ХХ вв.

А тут ещё сомнения, посеянные в душе руководителем храмовой росписи – ссыльным польским художником. Присмотрелся он к тому, как управлялся с кистями смышлёный подмастерье, попросил принести рисунки, одобрил. И вынес вердикт: православных священников, пусть даже и хорошо разбиравшихся в истории национальной культуры, пусть даже и владевших кистью, – немало. Художников же такого дарования, какой открывался и ещё более – обещал раскрыться в юном вятиче, – по пальцам одной руки перечесть можно. И выходило, что прямая дорога смышлёному семинаристу – в Академию художеств.

Тонкая это «прослойка» – русская интеллигенция. И та за последнюю сотню лет почти стёрлась. А во второй половине XIX века именно она определяла духовный тонус русской провинции.

К чему я об этом? А вот к чему. Вся вятская интеллигенция приняла участие в благотворительной лотерее, в которой были разыграны картины даровитого семинариста. Хватило денег на дорогу в Петербург.

В 1867 г. Васнецов сдал экзамены в Императорскую Академию художеств. Одновременно стал посещать рисовальную школу Общества поощрения художеств, где ему посчастливилось учиться у самого И. Н. Крамского.

В Академии же его учителем стал один из лучших педагогов в истории изобразительного искусства России – П. П. Чистяков, в то время и сам ещё достаточно молодой человек.

Получив хорошую школу у выдающихся учителей, юный разночинец, вятский семинарист Васнецов, с одной стороны, живя духовной жизнью русской разночинной интеллигенции 60-х гг., был и в живописи выразителем интересов своей среды. Из под его кисти выходят яркие, мастерски выполненные «социальные» полотна «Поймали воришку», «Застрелился», «С квартиры на квартиру», «Преферанс».

С другой стороны, как писал И. Е. Репин в книге воспоминаний, «рядом с реализмом выросла в нас потребность национальности».

В 1878 г. Васнецов покидает Петербург и поселяется в Москве навсегда. То ли Москва более соответствовала его поиску «русскости», его интересу к русской истории, то ли сама жизнь в Москве обострила этот интерес. Скорее всего, и то, и другое. Была Москва в те годы истинно русским городом, и патриархальность эта Васнецова неудержимо привлекала и радовала. Тоже ведь немаловажная деталь: Москва куда более напоминала родную Вятку, чем холодный европеизированный Петербург.

«Когда я приехал в Москву, – вспоминал он на склоне лет, – то почувствовал, что приехал домой и больше ехать уже некуда: Кремль, Василий Блаженный заставляли, чуть ли не плакать, до такой степени всё это веяло на душу родным, незабвенным…».

Москва значительно более, чем Париж или Петербург, соответствовала его интересу к русской истории, истокам национальной культуры.

В одном из писем Стасову он формулирует своего рода манифест: «Мы внесём свою лепту в сокровищницу мирового искусства, когда все силы свои устремим на развитие своего родного искусства, то есть, когда, с возможным для нас совершенством и полнотой, изобразим выражение, красоту, мощь, смысл родных наших образов, нашу веру и сумеем в своём истинно-национальном отразить вечное и национальное. Плох тот народ, который не помнит, не ценит, не любит своей истории».

Важно, что поиски Васнецова во многом совпадали с общим интересом художественной интеллигенции 70-х гг. XIX в. к истокам национальной культуры, к духовному и эстетическому наследию народа.

Так, другой герой книги, которую вы, читатель, держите в руках, Н. Рерих в эти годы писал: «.. обеднели мы красотой, – из жилищ наших, из утвари, из нас самих, из задач наших ушло всё красивое… Поэзия старины кажется самая задушевная».

«Неясные исторические и сказочные грёзы» не покидали Васнецова ни тогда, когда он во Владимирском соборе занимался монументальными росписями или декоративным искусством, ни тогда, когда писал принёсшие ему раннюю известность жанровые социальные полотна.

И дело было не только в Васнецове.

Время было такое. Казалось бы, вдруг (только в истории это «вдруг» никогда не бывает совсем уж неожиданным) в русском обществе проснулся интерес к родной истории и фольклору. Заметно активизировались собирание, изучение и публикация памятников письменности, коллекционирование. Не модные романы или стишки в альбом, – русское общество с огромным интересом встречает выход из печати «Пословиц русского народа» В. Даля, «Народных русских сказок» А. Афанасьева, «Онежских былин» А. Гильфердинга. Фольклорные мотивы всё чаще используются композиторами, особенно представителями «могучей кучки». Просвещённая публика зачитывалась не столько переводными бульварными романами, сколько историческими исследованиями русского быта И. Забелина и Ф. Буслаева (сам я в разные годы дважды перечитал труды того и другого и каждый раз убеждался, что чтение это вовсе не лёгкое, но, однако ж, увлекательное).