Лики времени

Всеволожский года два уже не был у матери, а увидев ее, вдруг испугался: как же она изменилась за это время, вдруг стала маленькой, а ведь всегда отличалась высоким ростом, лицо в бесконечных морщинах, глаза потускнели, сузились…

— Наконец-то, — мать обняла его. — А я соскучилась по тебе…

Он обнял мать, с болью ощутив под рукой ее плечи, до того худые, что казалось, обнял пустые рукава, прижал к себе ее голову, так они стояли некоторое время, само собой, отличные друг от друга, но в то же время чем-то неуловимо схожие.

Мать жила в небольшой однокомнатной квартире на окраине города, совершенно одна, хорошо, что в доме, на другом этаже, жили давние ее друзья, муж с женой, которые частенько заходили к ней, и благодаря им мать не чувствовала себя одинокой, заброшенной.

— Как же я соскучилась по тебе! — повторила мать.

Слегка наклонив голову, она вглядывалась в него, то ли любуясь, то ли стараясь углядеть в нем что-то не виданное ею раньше.

— Ты мне на днях снился, — сказала мать. — Будто идем мы с тобой где-то в поле, кругом цветы растут, как сейчас помню, розовая и белая кашка и колокольчики, я рву колокольчики, а ты говоришь: «Неужели не жалко? Цветам ведь тоже больно…»

Она засмеялась. Чуть-чуть порозовели худые щеки, сощурились глаза, вдруг словно бы помолодела на миг и стала удивительно схожа с Верой, хотя никогда они не походили друг на друга.

Как сказать? Как найти верные слова? Что следует сказать в первую очередь?

Обеими руками, как бы умываясь, мать провела по лицу, и этот жест, с болью отозвавшись в его душе, снова напомнил Веру, Вера тоже так часто делала, а потом улыбалась, как бы заново освежившись…

— Сейчас тебя кормить буду, наверное, с дороги голодный? — спросила мать.

— Да нет, не очень, — ответил Всеволожский, но мать ничего не сказала, стала быстро, с привычной сноровкой накрывать на стол.

Повернув голову к нему, спросила:

— Когда же ты женишься?

— Я женился, — ответил Всеволожский.

Мать вышла на кухню, принесла оттуда миску с малосольными огурчиками.

— Надеюсь, понравятся, сама солила…

Подошла к нему, провела рукой по его голове.

— Постарел ты немного, правда, совсем немного, но все же, хочешь не хочешь, а пора жениться, не то опоздаешь…

— Я женился, — громко произнес Всеволожский. — Я женат, у меня очень хорошая жена.

— Да, — сказала мать, погладив теплой ладонью его щеку. — Я понимаю, ты привык к вольной жизни, но когда-никогда надо бы обзавестить семьей, когда-никогда…

Добавила с какой-то невыразимой, может быть, от самой себя скрываемой болью:

— Так хотелось бы дожить до того дня, когда увижу тебя женатым. Так хотелось бы!

«Да она же оглохла, — внезапно пронзило Всеволожского. — Оглохла совершенно, только не хочет, наверно, признаваться».

И, как бы отвечая его мыслям, мать сказала с печальной улыбкой:

— А я, знаешь, хуже слышать стала, ты, думаю, заметил…

Еще бы не заметить! Он представил себе, как она переходит улицу и не слышит, как где-то, совсем рядом, ей сигналят машины, и, кто знает, как это все может обернуться? Ведь она ничего, решительно ничего не слышит!

Он вспомнил, в прошлом году Вера написала ему коротенькое письмо, она не любила длинные пространные письма, предпочитала писать редко, от случая к случаю.

«Заезжала к маме на праздники, — писала Вера. — Мама глохнет безнадежно, очень мне жаловалась, что уже не может слушать радио, а я сказала, лучше пусть глухота, чем, например, слепота…»

Сердце его сжалось. Вера… А ведь мама-ничего еще не знает.

«Может быть, промолчать? — подумалось ему. — Ничего не говорить, пусть ничего не знает… — Но тут же оспорил себя: — Так нельзя, мама должна знать все».

Сел за стол, вынул из чемодана блокнот, стал писать на листке, в блокноте.

— Пишешь? — спросила мать. — Какие-то мысли пришли в голову? Вот и отлично, пиши себе, а я покамест чайник поставлю.

«Дорогая мама, — писал Всеволожский. — Ты должна знать, что Веры больше нет…»

Отчетливо написанные слова одно за другим вырастали на бумаге. Всеволожский писал торопливо, стараясь сдержать слезы, заново переживая все то, что довелось пережить…

Потом встал из-за стола, обнял мать, усадил ее за стол, сам сел рядом.

— Отписался? — весело спросила мать. — Сейчас будем чай пить, как знала, испекла пирог с маком, твой любимый, в следующий раз, как соберешься приехать, дай знать, я непременно испеку пирог, понял?

— Мама, прочитай, — произнес Всеволожский матери в самое ухо. — Очень тебя прошу…

Взял лежавшие на столе очки матери, подал их ей, кивнул на исписанный лист бумаги. Мать вопросительно глянула на него, однако послушно надела очки.

— Что же это такое ты написал?

Всеволожский взял лист, поднес его близко, к самым ее глазам.

— Так и быть, — согласилась мать. Начала читать и вдруг вздрогнула, отдернув голову, как бы страшась читать дальше. Он обнял ее, почти силой заставил читать. И она опять продолжала читать, потом не выдержала, застонала, прижав обе руки к горлу, как бы стремясь удержать готовый вырваться крик.

— Плачь, — сказал Всеволожский. — Плачь, мама, дорогая моя, что же еще тебе Делать?