Ликуя и скорбя

Затрубили по знаку Боброка княжьи трубы, отзывая с поля конную дружину. Откликнулись трубы воеводы Александра Ивановича. Останавливали скачку конники. Возвращались под княжеский стяг пешие городового полка.

Стрелки двигались на Орду медленно. Очень медленно. Знали, что нельзя спешить, нельзя нарушить строй, нельзя задохнуться, ибо спокойное дыхание нужно для прицела.

Княжич Дмитрий подскакал к Боброку, ухватил его за руку, сжал локоть.

— Что они?— выдохнул из себя.

— Молчи, князь! — ответил Боброк.— Молись, чтобы не убежали.

Вот они, воины Орды, вот они, победители многих царств!

Сотни, раскинувшись полумесяцем, пошли навстречу железной черепахе, навстречу смерти.

Стрелки остановились. Выдвинулись полукружьем навстречу конным ордынским всадникам, теперь все четыреста стрелков стоят в один ряд — залп в четыреста стрел. Залп! На полном скаку ордынский полумесяц врезался в стену железных стрел. Немногие прорвались сквозь железную завесу, но не повернули коней, надеясь отомстить хотя бы тем, до кого дотянется сабля.

Будто ковыль колыхнуло ветром, строй стрелков сжался и закрылся щитами. Левой рукой — щит вперед, в правой — копье для удара. Второй ряд под защитой первого, третий ряд заряжает самострелы. Семь секунд натянуть тетиву, положить железную стрелу на изложье и отдать стрелку, стрелку прицелиться и пустить ее. Кто вперед? Скачущие кони или железные стрелы?

Ни одного лишнего движения, ни суетливости, ни спешки. Залп в упор. Кинжальный удар, удар копья, а не стрелы.

Княжич разжал руку, отпустив локоть Боброка. Слезы катились по его щекам, а черные глаза светились восторгом. Княжич обнял нового воеводу, губы шептали:

— Ты, ты, только ты будешь водить мои полки!

Часть вторая Государь

Глава пятая

«В лето 6875[10] князь великий Дмитрей Иванович заложил град Москву камен, и начата делати беспрестанни. И всех князей русских провожаше под свою волю, а которые не повиновахуся воле его, и на тех нача посягати...»

1

От Коломны и до Москвы, от Москвы и до Владимира встала черная мгла над горящими лесами, с громовым грохотом лопалась земля. От сотрясения осыпались в храмах на каменные плиты куски стенных росписей. В храме в Кремле упал лик архангела Михаила и рассыпался в прах. Рухнула в Нижнем Новгороде каменная церковь, что заложил Дмитрий Суздальский, в Переяславле занялась огнем городская стена, едва отлили водой из озера.

С весны, со светлой пасхальной недели, взялось солнце жечь землю, иссушило родники, пересохли речки, болота раскрыли огню торфяные кладовые. Брошенные с осени зерна в землю не дали всходов.

Митрополит молился, чтобы Русь не сгорела. В самый жар, в пекло, когда черное солнце нещадно палило и жгло, вдруг улегся огонь. Митрополит заложил в граде Москве каменную церковь в благодарность за чудесное спасение, нарек ее Чудом в Хонех, и пошло с той поры ей прозвание Чудовская, а рядом поставил монастырь.

Иеромонах Троицкого  монастыря  записал  в  книгу:

«Бысть знамение на небеси, солнце бысть, аки кровь, и по нем места черным, и мгла стояла с пол-лета, и зной, жары, бяху велицыи, леса, болота и земля горяше, и реки пресохша, иныя же места воденыя до конца исхоша; и бысть страх и ужас на всех человецах и скорбь велия. И бысть хлебная дороговь повсюду и глад велий по всей земле».

Старики задыхались, дым душил старых и малых, занемогла великая княгиня Александра. Исповедоваться она пожелала отцу Сергию. За ним послали, но не успел приехать. Исповедовал княгиню и постриг в монахини под именем Марии митрополит Алексей.

— Грешна я, а не каюсь!— шептали белые губы брянской княжны, совсем еще недавно черноглазой красавицы.— Грешна, отец, и в смертный час!

— Да какой же ты грех могла таить, непорочная голубица!— ответил митрополит.— Вся жизнь твоя у меня на глазах.

— Милостив, душевен и ласков был князь Иван! А не люб! Я бога молила, чтобы дал любовь к мужу... Не дал бог!

— То не грех, коли свято исполнила долг. Не любила ли ты кого мимо мужа?

— В смертный час грешна, отец, собиралась утаить грех, звала на исповедь игумена Сергия...

— Разве ты перед игуменом собиралась что-то утаить?

— Слово ему собиралась сказать, что не сказала во всю жизнь! Любила я, отец, мимо мужа, мимо князя!

— Ведомо и мне, княгиня, что Сергий тебя любил...

— Отвечу я перед Господом за самый великий грех! — продолжали шептать губы Александры.— Все отошло, отец! Жалко мне рощицу, что светится березками в Троице... Встречусь я с сыночком своим Ванюшкой, умер, не живя века, не порадовался ни солнцу, ни травке, ни березкам! Обниму его, с ним буду ждать Дмитрия и Анну — дочушку свою! А еще раньше ждать буду его, сероглазого... Там, в нагорнем царстве, монахи с нами или им особый клирос предназначен?

— То нам неведомо, смертным!— ответил митрополит.

— Очень грешна я, отец?