Здесь нечего сказать, тем более осуждать никто другого человека не вправе. На мой взгляд, вина большая лежит на оперативных сотрудниках, недостаточно уделившим этому внимание, хотя есть предположение, что женщину просто могли запугать, скажем, тот же Ческис, ведь она давала показания, прежде всего, на него…
Последний круг
Перед самым первым заседанием Надежда Юрьевна боялась увидеть людей, с которыми пыталась бороться десять лет. Теперь она понимала, что Пылев и Ческис рассматривали ее под увеличительной лупой, решая, что с ней делать, но так ни на что и не решились. Точнее – решившись, ничего не смогли сделать. Представьте себе момент, когда вдруг вы осознаете, что о вас думает другой человек только в одном направлении – как бы вас остановить! Если следовать его мыслям, упирающимся, в основном, в стопроцентную уверенность в решении проблемы путем вашего устранении, что происходит раз за разом, изо дня в день на протяжении нескольких лет, которые несут только отрицательный заряд, пожалуй, можно сойти с ума от количества зла, которое тебе постоянно желают.
Запугивания, покушения, предупреждения, попытка подкупа – не оправдали себя, и сейчас именно вдова стояла, «держа мяч» в своих руках, не задумываясь на тему – куда его послать.
Больше всего она опасалась смотреть на Пылева. Это был животный страх, необъяснимый, останавливающий, пугающий. Готовая зайти к нему в камеру один на один, Хлебникова дрожала от одной мысли увидеть его в зале, переполненном народом. Вот он, пример плохо объясняемой борьбы противоположностей внутри каждого человека.
За день до суда Трушкин успокаивал:
– Да он сам тебя боится!.. – «Успокоение» привело к еще более возросшим неприязни и опасению…
Готовясь к написанию этой книги, я заново перечитал тома своего уголовного дела, находящиеся со мной уже много лет, постарался достать другие, не имеющие отношение к моим двум судам, но не нашел там искомого – в них не было живых людей, а только показания, допросы, экспертизы, достаточно лжи ради самооправдания, страшной правды, выглядевших застывшими, почти мертвыми. Я мог бы написать это сам, но я не видел ребят взглядом со свободы, лишь на суде, дающими показания, но это было не то. Подумав, я осознал – мнения должны исходить от пострадавшего от них человека, кого-то простившего, а кого-то нет.
Именно поэтому, подойдя к описанию суда, мне пришла мысль попросить Надежды кратенько дать по памяти характеристику каждому участнику суда, который ей пришлось когда-то пройти. Конечно, больше меня интересовали ребята из «бригады». Записывая с ее слов, я никак не мог отделаться от мысли, что это звучало не из уст матерей каждого из них, за редким, конечно, исключением, касающимся известных персонажей.
Перечитав еще раз, я решил включить эти строки если не полностью, то в вперемежку с моими комментариями и мнением, основанном на более спокойном восприятии событий, сформировавшемся психологическом портрете почти каждого из них в другой, тяжелейшей для них обстановке, проявивших себя при других обстоятельствах.
Я не стану убирать обращение к себе, чтобы оставить настоящую красочность нашего тогдашнего общения:
«Лица… Сначала вошла «пехота». Я говорю тебе, Лешик, еще то свое впечатление…
Пустовалов. Ощущение холода. Взгляд, кажущийся надменным, но только поначалу. Этот человек прятал его под очками, уткнувшись в «Атлас автомобильных дорог Европы», когда вставал – утыкался в стену, показательно поворачиваясь к ней… очень показательно, и вот… – этот человек не хотел вывернуться, как это делал, «находясь в футляре», Андрей «Чикатило», но Александр был не в состоянии вынести и чужих взглядов, при этом маскируя свое поведение под безразличие.
При взгляде на него ненадолго могло показаться его полное пренебрежение к процедуре суда, якобы, непонимание за что его судят, в то же во время, взять к примеру обсуждения любого из эпизодов убийства, совершенного им – адвокатесса его распинается, а он делает вид, что читает «Атлас автомобильных дорог Европы» – но в нем ведь читать нечего, а значит, не нужно сосредотачиваться!
Александр Пустовалов. Фотография из фототаблиц материалов уголовного дела.
Он изредка нервно посмеивался, садился всегда в одном и том же дальнем углу стеклянного «аквариума» – привычка не очень сильного духом человека. Лицо маньяка. Маска. Мне было страшно с ним встречаться глазами – сразу посещали мысли о своих детях. Холод, холод и холод. Мне пришлось его включить в список тех, кого я поименно называла перед присяжными – что заслуживают снисхождения. Моя задача была провести четкую границу для присяжных: между теми, кто сидел в «нашем аквариуме», и теми, кто сидел в «генеральском». Потом Рядовский мне сказал: