Ликвидатор с Лубянки

На блюдечке, напротив стула, где сидел Мещеряков, размякли в пролитом чае сигаретные окурки. Другие курильщики заполнили пепельницы горками выкуренных папирос «Казбек». Было принято угощать агентов во время рабочих встреч отечественными папиросами. Завтра с утра придет уборщица и наведет порядок. Когда здесь жил Коваленко, квартира была чистой и аккуратной. Став конспиративной, она приобрела запущенный вид. Я посмотрел на потолок. Вокруг крюка, державшего люстру, светлело пятно залатанной штукатурки. Прошел год с лишним с тех пор, как, прицепив к этой люстре петлю, юноша из Москвы пытался найти выход из конфликта между служебным долгом и совестью в самоубийстве. Сегодня под этой же люстрой Францу и Феликсу было сказано, что их пошлют на особо ответственное задание. Точек над «i» не было поставлено. Раскрыть «исполнителям», что речь идет об убийстве, собиралось наше начальство при личной встрече в Москве. Но оба ветерана «боевой работы» понимали, конечно, что поедут на западную территорию не для сбора простой информации. Кроме того, Иванов и Мещеряков плохо замаскированными намеками дали понять Францу и Феликсу приблизительный характер операции. Я не мешал им. Мне тоже было важно проследить реакцию обоих агентов. Иванов и Мещеряков остались довольны. На лицах будущих «исполнителей» отразилась радость. Радость искренняя или хорошо сыгранная. Конечно, было возможно, что они всего лишь обрадовались концу безделья. В то же время за их эмоциями могло скрываться и другое: стремление послужить советской разведке и оправдать «доверие». На основании предыдущих встреч с ними за последние дни, изучив осторожно их настроение, я уже знал, что Франц и Феликс не будут тем слабым звеном, найти которое я надеялся в Берлине.

Я потушил свет в столовой и ушел к себе в комнату. У моей постели на тумбочке лежал пакет, который я привез накануне из западного Берлина. По кремовой оберточной бумаге рассыпались десятки золотых стрел. «Гольдпфайль» – «Золотая стрела» – так назывался магазин в западном секторе на проспекте Тауенцин. Я разрезал голубую бечевку и стал выкладывать содержимое пакета на кровать. Это были вещи, предназначенные для заделки оружия и денег. Обтянутые коричневым шевро портсигары для сигаретных пачек. Футляр из черной кожи с набором маникюрных принадлежностей. Дорожные несессеры – мужской и дамский. Портмоне, бумажники, записные книжки, даже игральные карты в сафьяне. Приобретать все это оптом в одном магазине было некоторым нарушением правил конспирации, но усердствовать и бегать по западным магазинам мне не хотелось. Чтобы не быть чересчур неосторожным, я сказал продавцу в магазине, что закупаю эти вещи для состоятельных коммунистов из восточного Берлина. Восточногерманская знать, не решавшаяся показываться в западных секторах, довольно часто поручала подобные закупки рядовым немцам.

Вещей набралось много. Московские специалисты будут довольны.

Я взял с кровати коробку для пачки с сигаретами. Крышка на пружине отскочила, сверкнув бронзовой каемкой. Коробка была пока пустой. Я закрыл крышку и снова нажал кнопку. Через несколько недель в этой коробке за маскировкой из фальшивых сигаретных кончиков разместятся блоки бесшумного оружия. Палец Франца или Феликса нажмет другую потайную кнопку, и из блоков беззвучно вылетят стальные пули.

Есть ли у меня возможность остановить этот выстрел?

Все прошедшие недели я ломал себе голову над этим вопросом. Можно, конечно, отказаться под каким-нибудь предлогом от задания. Полностью обмануть своих начальников мне не удастся. Студников заминать мой отказ не будет. Угрожающих ноток в его разговорах о «доверии и почете» было достаточно. Это не означает, что нас троих, Яну, Алюшку и меня, физически уничтожат. Репрессии обрушатся, наверное, только на меня. Переведут в какой-нибудь Барнаул. Могут даже арестовать и сослать. Семью не тронут. Скажут, что я погиб при выполнении государственного задания и прикажут молчать. Но мой личный отказ мало что изменит в судьбе Околовича. В разговорах, например, с офицерами питоврановского аппарата в последнее время все чаще проскальзывали намеки на желание этой службы использовать «Пильца» в самостоятельном варианте. Сорвись операция «Рейн», Околовича пойдет убивать «Пильц». Не выйдет с «Пильцем», пошлют «Минского», и так далее. Даже если отправить западным властям откуда-нибудь из Франкфурта письмо о готовящемся убийстве, вряд ли можно достичь многого. Прийти к этим властям самому и положить доказательство на стол я не могу. Уход на Запад для меня неприемлем. А анонимным письмам или телефонным звонкам они не поверят. Вот, например, доктору Хахеру не поверили. Высмеяли и посадили в тюрьму. И, кроме того, если история с письмом или телефонным звонком станет известна советской разведке, она может по мелким деталям добраться до меня. Тогда уже гибнем мы все трое. При безалаберном отношении западных властей к коммунизму это вполне возможно. Риск бессмысленный и бесполезный.