Ликвидация (СИ)

Двор, в котором жил Давид Гоцман, видел на своем веку всякое. Но такие вещи приключались здесь нечасто. А потому многочисленные обитатели двора высыпали из своих коммунальных обителей и с приличествующими моменту разговорами созерцали, как двое потных грузчиков волокут вверх по лестнице галереи пианино. Сзади их страховал гордый до слез Эммик с объемистым узлом на плече. Его вишневые глаза сияли от счастья.

- Эммик, это шо? - поинтересовалась тетя Песя, наблюдая за тем, как грузчики, пыхтя, вволакивают инструмент на площадку.

- Это наше, мама, - гордо улыбнулся сын. - Будет у комнате стоять.

- Ой, вей! Так это ж дорогая вещь…

- Начинаем жить, мама!

Тетя Песя аккуратно постучала ближайшего к ней грузчика по мокрой спине:

- Смотрите глазами! Вы ж его так пошкрябаете!

- Шо вы кудахчете, мадам? - прохрипел грузчик. - Та шо мы, в первый раз?

- Ставь его щас же! - приказала тетя Песя. - Дай проход!

Она с трудом протиснулась между пианино и перилами галереи, на ходу любовно погладив полированный бок инструмента, и деловито пощупала узел на плече Эммика. Понизив голос, шепнула:

- И где ты это взял? Ты шо, не мог принести ночью? Давид Маркович здесь…

- Успокойтесь, мама! - счастливо всхлипнул Эммик. - Это Циля дает за собой приданое!

- ШО?!

Только тут тетя Песя заметила спокойно стоящую у подножия лестницы мадам лет тридцати, почти не уступающую ей в объемах и жизненном опыте. На ее решительном лице было ясно написано, что она - Циля и пришла надолго.

Клокоча от ненависти, тетя Песя выхватила узел из рук сына и запустила им в пришелицу. Попала. Даже не покачнувшись, Циля невозмутимо подняла узел из пыли и отряхнула. Такая наглость вывела тетю Песю из себя настолько, что она перешла к решительным боевым действиям - кряхтя, сбежала вниз и неслабо толкнула Цилю в плечо:

- Иди отсюда, шаромыжница!

- Не трожьте ее, мама! - со слезами в голосе воскликнул Эммик. - Это моя жена!

- Какая здесь тебе жена?! Здесь твоя мама!!! - правильно расставила приоритеты тетя Песя и снова повернулась к новоявленной невестке: - Иди отсюда и пианину свою забери, шоб я не видела!…

Циля, недобро глядя на свекровь, перекинула узел на левое плечо, мощной рукой молча отодвинула тетю Песю и стала подниматься по лестнице. При каждом ее шаге ступени жалобно скрипели.

- Кудой?! - задохнулась от такой наглости тетя Песя. - Кудой ты идешь, я тебя спрашиваю?!!

Дорогу ей загородил сын, готовый постоять за супругу. Пока они боролись внизу, Циля добралась до галереи, по пути сдвинув бедром пианино и загородив им дверь в комнату Гоцмана. В этот миг тетя Песя одолела сына и бросилась за невесткой, потрясая кулаками.

- Мама! Мама же! - взвыл Эммик, спеша следом. - Мы расписались, мама!…

- Ты вгоняешь маму в самый гроб и даже глубже!…

…В этот патетический момент Гоцман проснулся, так и не успев толком отдохнуть. Выйти на галерею у него не получилось - дверь подпирало пианино. Пришлось стучать в окно. Грузчик сдвинул инструмент, и Гоцман, зевающий и застегивающий на груди гимнастерку, шагнул в эпицентр бури.

- Вот штамп, смотрите! - Эммик торжествующе потрясал своим замусоленным паспортом. - Давид Маркович, здрасте! Скажите, я же имею право?! Нет, вы скажите, имею?! Имею! - Он гордо распахнул перед Цилей дверь своей комнаты. - И мы будем жить здесь!

- А? Нет, вы видели?! - Тетя Песя, выхватив из руки сына паспорт, ткнула его Гоцману под нос.

- Поздравляю, тетя Песя, - вздохнул Давид, мельком взглянув на штамп. - Кстати, Эммик, тебе уже паспорт пора менять… Ты ж до войны последний раз получал.

Эммик и Циля захлопнули за собой дверь так, что галерея содрогнулась. Тетя Песя, сорвавшись с места, метнулась к своей комнате и через минуту с подушкой и одеялом вломилась в дверь к сыну.

- Мама!!! - взвыл Эммик на всю Одессу. - У вас имеется другая комната!!!

- Я в своем доме!!! - не менее категорично ответила тетя Песя…

Тяжело вздохнув, Гоцман облокотился на перила, с досадой сплюнул во двор, размял пальцами «Герцеговину Флор» из кречетовской пачки. Вот и выспись тут, попробуй…

Аборигены тем временем деловито щупали пианино и со знанием дела сравнивали достоинства ленинградской марки «Красный Октябрь» и трофейного «Циммермана». Ворковал патефон, гундосило последние известия радио. Из полуоткрытых дверей вырывалось дружное гудение примусов. Гоцман принюхался - кто-то жарил на маргарине бычков…

Он еще раз сплюнул и поймал приветливый взгляд дяди Ешты.

- Добрый вечер, Давид Маркович…

- Добрый, добрый, - проворчал Гоцман в ответ. - Скажете тоже - добрый…

В коридоре УГРО, несмотря на воскресный день, снова было полно народу и толкотня хуже, чем на Привозе. Только что семечками не торговали. Запаренные конвоиры зло покрикивали на задержанных - на сей раз было их человек десять. Леха Якименко недобро глядел на это скопище и, по-видимому, уже не соображал от усталости, кто он и где находится.

«А ведь у него залысины, - почему-то подумал Гоцман, глядя на подчиненного. - Елки-палки, ведь молодой еще пацан».

- Запарился, Леша?- поинтересовался он, хлопая капитана по плечу. - Откуда эти?