Ликвидация

– Может быть, сходить за обедом? Вы же, Володя, третий день ничего не ели, – спросила Ира.

Ну ничего себе, трое суток проспать. Вот это я даю!

– Да нет. Я есть, честно, не хочу. Неужели я трое суток проспал?

– Да. Пока вы спали, вам перевязки три раза поменяли. Врачи все удивляются, откуда в вас столько мелких осколков мины, ведь их вроде как все во время операции вынули. Оказалось, что нет. Каждый раз при перевязке несколько штук новых выходили вместе с гноем. Хотя при изучении снимков рентгена ничего не видели. Сегодня первый день, когда ничего не нашли. Раны у вас чистые, уже стали зарастать. Наш хирург Анна Николаевна сказала, что через недельку, если все будет хорошо, можно будет снять повязки с ноги, бедра и руки. Так что выздоравливайте быстрее. Кстати, вы помните про свое обещание – зайти к нам в гости?

– А как же! Я свои обещания помню и стараюсь обязательно выполнять. Особенно такой красивой и обаятельной девушке, как вы. Вот встану на ноги и сразу же первый визит к вам.

– Что ж, буду ждать. Володя, мне надо идти, я, как освобожусь, зайду к вам еще.

– Я тоже буду ждать.

Ирина встала и вышла из палаты.

– Ну ты, старлей, даешь, – донеслось с соседней койки. – Не успел глаза открыть, как саму «Королеву» приворожил, то-то она чуть ли не каждый день к тебе заходит.

– Да нет. Мы просто с ней давно знакомы. Я тут в городе учился, да и сам местный.

– Ты не тушуйся. Мы все понимаем, а если ничего не было, так надо, чтобы было, – поддержал меня хриплый голос с другого края. – Она женщина умная и красивая. Не зря же ее «Королевой» называют, и заметь, не только из-за фамилии.

– Ты, парень, не обращай внимания на этих балаболов, – раздалось от окна. – Им бы только языком почесать. Тебя ведь Вовкой зовут?

– Да.

– Меня Иваном Тимофеевичем кличут. Старший политрук, я из 16-й армии Юго-Западного фронта. Тот, что ближе к тебе лежит, – твой тезка, капитан-танкист Александров Владимир Григорьевич, комбат из 10-й армии Центрального фронта, его под Калугой ранило. Второй – тоже танкист и твой тезка Гавриков Владимир Алексеевич, он с ожогами мается, по ночам порой спать не дает. Этот из-под Сухиничей. Мы здесь неделю как находимся. В один день, но в разное время привезли, да все равно в одной палате разместили. Из всех присутствующих пока только втроем говорить и даже слегка двигаться можем. С остальными тяжело. От них только вскрики и стоны слышим. Мы уж, грешным делом, думали, что и ты еще пару дней молчать будешь, а тут такая радость – еще один говорящий объявился. Вот Вовки и разболтались.

– Мы о тебе от Королевой да от особиста знаем. И что ты здесь учился, и что пограничник, и что вой-ну в Бресте начал, и что по немецким тылам бродил, и что тебя из Минска доставили. В плену был?

– Нет.

– Понятно, значит, партизанил.

Дальнейший разговор касался того, кто где с кем служил, где воевал и что видел и так далее и тому подобное. Обычный треп в больничной мужской палате. Шел он до самого вечера с небольшими перерывами на еду, прием лекарств и гигиену. Поздно вечером ко мне зашла Ирина. Она была так сильно уставшая, что мы даже и не поговорили. Узнав, как у меня дела, она ушла отсыпаться. С ее уходом жизнь в нашей палате уснула до утра.

Так у меня потянулись скучные дни госпитального страдания. Каждый день был похож на предыдущий. Завтрак, утренний туалет, до обеда перевязки, после обеда разговоры, чтение, встречи с представителями организаций и школьниками, пришедшими навестить раненых, ужин и сон. Наша палата оказалась «счастливой»: лежащий в ней народ постепенно приходил в себя и становился на ноги. Через три дня с моих ног, бедра и руки сняли бинты. Я был рад тому, что теперь мог сам передвигаться, а не кататься на носилках. И в туалет все-таки как-то привычнее самому ходить, а не когда тебе помогают. Да и бриться все же привык сам, а не когда моей шеи и лица касаются пусть и нежные, но все же женские пальцы с лезвием в станке.