Лилея

Пуля вспорола воду, совсем рядом с бортом. Елена не обратила вниманья, занятая лишь одним: успеют ли шуаны укрыться в скалах?

Вот уж только один отстреливается, не Жан ли де Сентвиль? Не выпуская ружья, пятится спиною, делается короче на треть аршина, стреляет последний раз… Есть! Синие бегут со всех ног к пещерному входу, спорят меж собою, изготавливаются стрелять внутрь… Поздно! Ну что, попробуете сунуться на свою голову? Попробуете, негодяи?

— Ну нельзя ж так лезть под пули, маленькая Нелли! У меня-то руки были заняты, а Катерина уж тянула-тянула тебя пригнуться! Все впустую! Ладно, теперь уж им нас не достать.

На берегу оставались теперь только синие солдаты. Весла били по воде. Шлюпка шла к кораблю. Сидящие в ней были уже вполне безопасны.

Нелли попыталась унять волнение. Надобно радоваться хоть бы тому, что дорогие ей существа живы и благополучны. Венчанье состоялось, а она отбывает с обретенным братом к родным пределам. Вить в то почти невозможно поверить!

Нелли попыталась улыбнуться, оборотившись к отцу Модесту. Но бросивши взгляд на духовного своего наставника, она увидала, что он, странным для столь закаленного воина образом, охвачен сильнейшим душевным смятеньем. Побледневшее чело его покрыла испарина, однако ж он медлил отереть его, словно боясь оторвать хоть одну из рук от похожего на детский гробик ящичка-ковчежца. А руки эти — небывало дело — дрожали.

Подчиняясь прихотливой игре воздушных течений, побережье накрыли тяжелые темные тучи. Еще мгновенье, и по воде забили первые капли.

— Ишь, дождик пошел, — Роман вытянул раскрытую ладонь. — Не сильный, не бось, намокнуть не успеем.

— Нет, сие не дождь, — странным голосом произнес отец Модест. — Роман, Елена, запомните навек. Франция плачет над отлетающей от тела ее Благодатью.

ГЛАВА XLII

Нелли оставалась на шканцах, покуда берег не скрылся из вида. Роман стоял с нею рядом, и она сжимала его руку — единственную живую руку на белом свете. Отец Модест и Катя, такие сейчас близкие, слишком скоро воротятся в область воспоминаний. Так уж было, десять лет назад. Воспоминанья — те же луга асфоделей, бродящие по ним немногим отличны от призраков. И слишком уж много дней пройдет прежде, чем обретет плоть и кровь малютка Платон.

Она не ощущала боли от проистекшей слишком уж скорой разлуки. Просто вдруг не стало, словно руки или глаза, подруги и отца. Словно острым взмахом меча жизнь отсекла ее от господина де Роскофа и Параши. А еще — от Ан Анку, вдруг оказавшегося Мартеном, от Анри де Ларошжаклена, от доброго отца Роже, морского кюре, от… от Бретани.

Она привыкнет жить без Бретани, куда денется. Только сейчас, покуда берег не укрылся от глаз, поверить в такую жизнь еще никак не возможно.

— Ты уносишь Бретань в сердце своем, маленькая Нелли, — тихо сказал рядом отец Модест.

— Да. Только лучше бы я этого не делала. Больше всего сейчас хотела б я ее забыть, забыть совсем!

— Не лучше, ты и сама знаешь. Сия утрата — только твоя. Сия боль принадлежит только тебе, маленькая Нелли, и никому ты ее не отдашь.

— Хорошее утешение, нечего сказать.

— Так разве ж я тебя утешаю? Утешают слабых, а ты — сильная, несокрушимо сильная. — Отец Модест бережно разжал ее пальцы и высвободил руку мальчика. Только тут Нелли увидала, что ладошка брата совершенно побагровела. Заметивши ее испугу, Роман небрежно повел плечом и крестьянским жестом засунул кулаки в карманы крестьянского своего платья.

Капитан корабля, коего звали Эрвоан Кергарек, предложил пассажирам спуститься в каюту в рассуждении портящейся погоды.

— Вон чего буревестник-то вытворяет, — заметил он, указав рукою с зажатою носогрейкой на какую-то крупную птицу, носящуюся низко над водою. — Хоть трубку покуда выкурю, после не до того будет.

Прочие на «Розе Бреста» тоже не нюхали табак, но курили его, на англицкий лад. Говорят и в России впрочем, в пору голландских мод, курильщиков водилось немало. Сейчас, благодарение Богу, повывелись. Все ж диковато было наблюдать, как несколько человек разом глотают отвратительный дым. Спасаясь скорей от него, нежели от грозящей бури, Нелли последовала обязательному приглашению.

Угол грязного сырого трюма, отделенный дырявым куском старого паруса, едва ль можно было столь торжественно именовать каютой. Не было даже оконца — только железный фонарь с вонючей ворванью, качающийся так, что тени скакали как пьяные.

— И, здесь места только для вас обеих и мальчика, — усмехнулся отец Модест, устанавливая ковчежец у внутренней переборки. — Не считая, понятное дело, короля. Мнится мне, впрочем, что последний раз покидал он Францию не с большими удобствами. Кораблестроенье в те времена было еще в самом младенческом своем состоянии. А сия «Роза» в лучшем случае лишь возомнившая о себе маргаритка. По сути это большой бот. Так что пойду лучше помогу брасопить, тут каждая пара рук не лишняя. Нет, Роман, вот тебе лучше остаться с сестрою, кто ж о ней позаботится если случится сильный шторм?