Лили и осьминог

Развернувшись, она со всех ног бросается на сухой песок, к дюнам, где волнами колыхается последняя высокая трава. И вдруг чует запах дохлого краба. Оторвав ему клешню, она хватает ее и мчится вдаль, пока не превращается в точку на горизонте.

Утром мы с Джеффри быстро одеваемся и сразу выносим Лили на улицу. Мы ставим ее в траву, и она опять удерживается на ногах. И даже пытается сгоряча сделать шаг-другой, похожая на Бемби, только коротконогая, пока я не останавливаю ее, чтобы она не переутомилась:

– Ш-ш-ш, ш-ш-ш.

Джеффри хочет было вмешаться, но я отмахиваюсь. Это моя работа. Мой час. Я не струшу, не испугаюсь. Не окажусь тем, кто способен любить лишь отчасти. Тем, кто устраняется, если дело плохо. Никому не дам сделать за меня тяжелую и грязную работу. Не буду отвлекаться на смски. Выдавить мочу из любимой собаки – вот мой Эверест. Это мое дело.

Я подгибаю задние ноги Лили под нее, усаживаю, как она обычно сидит, слегка расставив ноги по-лягушачьи. Стоя за ее спиной, я дотягиваюсь до ее живота и нащупываю шарик с водой, мягкий и податливый, размером с лимон. А когда нахожу, делаю глубокий вдох, напрягаюсь и давлю. Вглубь и назад.

Не знаю, что изменилось при утреннем свете – наполненность мочевого пузыря Лили, ее готовность выполнить свою часть работы, мое бесстрашие, проснувшееся с новым днем, сон, в котором она бегала, желание вновь увидеть, как она бежит. Как бы там ни было, когда я сдавливаю ее живот, направляя давление вглубь и назад, ее хвост поднимается на привычные сорок пять градусов, придавая ей сходство с ракетой, готовой к запуску, и она начинает медленно мочиться.

– У нее получается! У тебя получается, Лили! – От волнения я чуть не перестаю давить ей на живот. Но все-таки не перестаю. И продолжаю давить.

Ощущения удивляют и радуют Лили. Джеффри вскидывает кулак и рывком опускает согнутую в локте руку, мы оба улыбаемся.

– Наконец-то! – с облегчением выговаривает Джеффри.

– Ха-ха! – Я торжествую.

Лили пытается встать, и я понимаю, что можно уже не давить. Я осторожно переношу ее через лужу, которую она напрудила.

– Ты справилась, фасолинка.

Перед этим достижением меркнут все остальные.

Таким счастливым я еще никогда не был.

Присоски

Понедельник

Осьминог сидит на том же месте, где обычно, когда мы с Лили отправляемся к ветеринару. Мы объезжаем стройку вокруг Музея искусств, потому что никто в Лос-Анджелесе толком не умеет менять ряд. Лили там же, где всегда, когда я за рулем, – сидит у меня на коленях, положив подбородок на сгиб моего левого локтя, и этой же рукой я с трудом рулю, пока переключаю передачи правой. Лили раздраженно поднимает на меня взгляд всякий раз, когда нам все-таки приходится делать поворот. Сегодня утром осьминог еще ничего не говорил. Ему и незачем, его голос до сих пор эхом звучит у меня в голове. Осьминог растет не по дням, а по часам.

В приемной ветеринарной клиники тесно и темно, бурый линолеум на полу загибается на уголках, все свободное место заставлено стеллажами, а на них – еда для домашних питомцев и добавки с названиями вроде «римадил» и «гликофлекс». Не знаю, почему я до сих пор не сменил ветеринара, разве что этот принимает близко к моему дому. Вот характерная особенность моей жизни, о которой стоит задуматься: психотерапевт Дженни, эта унылая ветеринарка. Правда, новые врачи здесь лучше предыдущих, которые вдруг исчезли после нескольких нелестных отзывов на сайте «Yelp».

Я нахожу свободное место на скамье из дерева и чугуна. От этого у меня ощущение, будто я жду трамвая. Стеллажи высятся над нами, а значит, в случае землетрясения мы обречены, но они же милосердно создают иллюзию уединения. Приемные ветеринаров – скопище эмоций. Кошки всегда перепуганы и в переносках, их хозяева тоже на нервах. Жизнерадостные собаки, которых привели по какому-нибудь несерьезному поводу вроде планового осмотра, вдохновенно изучают новую обстановку и с нетерпением предвкушают лакомство. Нервные собаки терпеть не могут любые визиты к ветеринару. Собаки с болезнями, травмами и раздражительными хозяевами способны облаять, броситься и укусить. Некоторые хозяева выходят одни, без питомцев, но под гнетом страшного известия. А еще в приемной есть такие же, как мы. Люди и собаки с осьминогами на голове. Мы, по-видимому, хуже всех. Мы обезображены, мы внушаем ужас, поэтому остальные стараются держаться от нас на расстоянии.

Немного погодя нас проводят в смотровую и просят подождать врача. Я ставлю Лили на стол, она вздрагивает, коснувшись подушечками лап холодного металла. Я глажу ее по спине, чтобы она не волновалась. В смотровой тоже тесно. На стене плакат, пропагандирующий гигиену полости рта животных с фотографиями собачьих зубов в разной степени разрушения. Обои здесь цвета пародонтитных десен – в этом чувствуется некий оттенок иронии.