Лиля

Профессор Андрей Владимирович Бунин был одним из последних «великих» учителей, которыми гордился Московский архитектурный институт в семидесятые годы. Бунин заведовал кафедрой истории архитектуры. Наверное, в каждом вузе есть свои самые трудные предметы науки. В архитектурном институте таким предметом была история градостроительного искусства. Пятёрка, полученная на экзамене у Бунина, считалась наивысшей наградой для любого студента. Что касалось меня, то я был влюблён в этот предмет. Свои лекции Бунин читал в Красном зале. Входя в переполненный студентами зал, он отпускал лёгкий поклон собравшимся и следовал вдоль сцены. Проходя мимо меня, он непременно улыбался и протягивал мне руку, я вставал и принимал его рукопожатие. Была ли в этом рукопожатии его личная симпатия ко мне или таким образом он устанавливал контакт с аудиторией, не могу сказать.

Бунин поднимался на сцену, в зале гасили свет, и начиналось историческое путешествие по городам Европы и мира. Во время лекций он иногда курил, красный огонёк его сигареты появлялся в темноте над кафедрой. Бунин был единственным в институте человеком, который позволял себе это делать.

Когда в конце первого семестра я получил на экзамене «пять», но не у Бунина (он пришёл на экзамен позже), а у его коллеги – Татьяны Фёдоровны Саваренской, я был очень расстроен.

В конце учебного года мы сдавали курсовые работы. Принимая мою, озаглавленную: «Московское государство и его географические пропилеи», Бунин долго восторгался чертежом, показывал его всем на кафедре и сказал в мой адрес несколько приятных слов. « Вы замечательный малый, – говорил он, улыбаясь и положа руку мне на плечо. – С вами очень приятно работать. Мне хочется даже расцеловать вас, честное слово. Вы будете настоящим учёным! »

Так я был рукоположен и благословлён моим любимым профессором на путь науки и познания, которому не суждено было осуществиться.

Оценив мою работу, Бунин заметил мне, что я допустил ошибки в написании заголовка. Ошибки заключались в том, что я, используя шрифт «кириллицу», везде вместо буквы «е» написал «ять» . Бунин на память назвал мне несколько десятков слов-исключений, которые следовало писать через «ять», и попросил меня исправить ошибки. Затем он попросил меня помочь ему в подготовке иллюстраций к новому изданию его двухтомника « Истории… »

Я согласился без колебаний, а вскоре получил от него и первое задание. Работа была большая – десяток исторических планов разных городов, и, чтобы сократить время на её выполнение, я испросил разрешения привлечь к работе Настю, на что Бунин возражать не стал. Часть задания я передал Насте. С тех пор у нас с ней появилось общее дело…

7

Андрей Владимирович ждал нас. У порога мы разделись и прошли в кабинет, представлявший собой небольшой домашний музей старинных вещей: предметов мебели, картин, книг и ценных предметов искусства, выставленных на полках стеклянных шкафов. Про каждый предмет, находящийся в комнате, Бунин мог рассказать отдельную историю: будь то кожаные кресла, в которых сидели Аксаков и Гоголь; будь то японские гравюры XVII века или зеркало времён императрицы Екатерины.

Бунин расположился за своим рабочим столом, заваленным бумагами, где перед ним был разложен макет первого тома, усадил нас перед собой и стал расспрашивать о том, как мы провели каникулы. Потом он выдал нам новые задания, а заодно сообщил, что показывал в редакции мои чертежи и что они там кому-то понравились. Особенно он восторгался отмывкой Ники Самофракийской, на которую у меня ушёл целый месяц.

– Это своего рода совершенство! – говорил он. – У вас золотые руки, Серёжа, а ещё у вас есть то, чего нет у остальных – это вкус. Да, да – вкус. Вкус это чувство, ощущение – его нельзя объяснить, измерить. Он просто есть, или его нет.

В знак благодарности Андрей Владимирович достал из-за шкафа рулон французского «торшона» и вручил его мне.

– А сегодня я угощу вас рассказом о том, как отливали конный памятник Петру в Петербурге, – сказал Бунин, закурив сигарету и удобно откинувшись в своём кресле. – Серёжа, вы, кажется, курите?

И он протянул мне пачку «Явы» . Я тогда не курил всерьёз, а скорее баловался, как и многие студенты, покуривал, особенно во время «сплошняков» . В те годы курили в институте многие, и Минздрав ещё никого не предупреждал… Курить мне не хотелось, но я не посмел отказаться и взял предложенную профессором сигарету.

– Так вот, – Бунин подвинул на середину стола пепельницу и начал рассказывать.

Сидя в кожаном аксаковском кресле, потягивая сигарету, я с интересом слушал любопытную историю о том, как отливали памятник Петру. Настя тоже слушала, удобно расположившись на диване.

– При отливке коня, – говорил Бунин, – форма неожиданно дала течь. Брызнула раскалённая бронза! – он развёл в стороны руками, изображая брызги. – Памятнику грозила гибель. Фальконе к тому времени уже не было в Петербурге, он вернулся в Италию. Один из мастеров-литейщиков, крепостной мужик, не найдя ничего подходящего, заткнул дырку пальцем! ..