Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века

Лиля Юрьевна от нападок Лавута только отмахивалась: дескать, она его даже не пускала на порог, не того уровня персонажик. Зато на порог с удовольствием пускались люди с погонами. Среди них был и упомянутый Лавинской Захар Волович (Зоря), который под именем Владимир Янович числился секретарем советского генконсула в Париже, а на самом деле был начальником парижского отдела ОГПУ. Они с женой Фаиной, специалистом по шифровке и начальницей фотоотдела, бывая в Москве, тоже заходили на огонек в квартиру в Гендриковом. Благодаря этим связям Лиля могла переписываться с Эльзой через дипломатическую почту, которая не подвергалась очевидной перлюстрации. (Зорю, разумеется, тоже расстреляют в 1937-м, по делу бывшего наркома внутренних дел Генриха Ягоды.)

Захаживал к Брикам и Маяковскому и московский начальник Воловича, Михаил Горб (настоящее имя — Моисей Санелевич Розман). Одно время он под фамилией Червяков работал по линии разведки в Германии. «Вот парадокс. Ему приходится расстреливать людей, а ведь это самый сентиментальный человек, каких я знал»[419], — говорил об этом Лилином госте Исаак Бабель. (Сам Горб-Розман был арестован и расстрелян в 1937 году, реабилитирован в 2012-м. Занимательно, что его дочь вышла замуж за советского диссидента и правозащитника Юрия Айхенвальда, дед которого, модернистский критик Юлий Айхенвальд, был выслан из Советской России в 1922-м, на «философском пароходе» — стараниями Агранова, а вся семья, включая его самого, репрессирована в разные годы. Вот такое перекрестие судеб.)

Кстати, гостиницу «Селект», в которой Маяковский зависал за бильярдным столом, москвичи считали гэпэушной.

Всё это, однако, как будто ничего не подтверждает, но и не отметает. В очереди на опровержение стоит еще одна неприятная сплетня: якобы роман со следующим мужем, Виталием Примаковым, у Лили случился не по прихоти Купидона, а по приказу шефов из ГПУ, и длительная слежка за ним закончилась блистательным разоблачением целой сети военных-заговорщиков. Сплетня идиотская и гадкая, но даже при отсутствии на сегодняшний день бесспорных доказательств в глубине сознания всё равно сидит сосущее подозрение — а вдруг так оно и было?

Жена комкора

Первое время после смерти Маяковского Лиля постоянно плакала, видела поэта во сне и жалела себя. Многие ее записи полны жалоб и почти суицидального настроения:

«Никто так любить не будет, как любил Володик».

«Очень одиноко. Застрелилась бы сегодня, если б не Ося».

«Асеевы уехали в Теберду. Никому ничего от меня не нужно. Застрелиться? Подожду еще немножко».

«Абсолютно устала. Весь день гладила самоё себя по шерстке».

«Чем дальше, тем всё тяжелее. На кой черт я живу, совершенно неизвестно. Нельзя Оську бросить. Думаю, только это меня удержало»[420].

В конце июня Ося уехал с Женей на Волгу. Лиля боялась, что там будет голодно, и отправила его со своими чаем-сахаром, сухариками и запасом папирос «Герцеговина Флор», тех самых, которые курил сам Иосиф Виссарионович. Эльза писала ей из Парижа о страстях вокруг смерти Маяковского. Критик-эмигрант Андрей Левинсон, оказывается, напечатал в «Нувель литтерер» паскудную, по ее мнению, статью, где утверждалось, что поэта отправило в штопор уничтожение советским режимом всякой свободы мысли и слова. В ответ на эту очевидную правду чуть ли не сотня левых писателей и художников взорвались праведным гневом и прислали в газету протест; среди подписавшихся были и Пикассо, и Эренбург, и Гончарова с Ларионовым. Но Эльзин муж Луи Арагон пошел еще дальше: ворвался к Левинсону в квартиру, побил там посуду и расквасил лицо хозяину. Обе сестры встретили хулиганский афронт француза-коминтерновца бурей восхищения. Правда, баталия на страницах «Нувель литтерер» продолжилась. На левый протест пришел ответ от белой эмиграции — Бунина, Набокова, Куприна, Гиппиус, Мережковского…

Слезы и нервные сны о покойнике у Лили перемежались хлопотами об академическом издании Маяковского, составлением школьной и детской книжек поэта, умилением Осиком, вернувшимся с Волги загоревшим и помолодевшим. Новой бриковской забавой стала обработка фотоснимков. К тому же Ося заделался либреттистом и теперь постоянно кропал оперы. У них дома, как всегда, толклись люди:

«Обедали Кирсановы, Петя, Сноб, Катанян. Сема прочел поэму. Про Володю очень хорошо и вообще местами хорошо»[421].

Но Лиля частенько приходила в комнату Маяковского в Лубянском проезде и проводила там время в одиночестве. Пила чай с оставшимися поэтовыми конфетами, читала, лежала, морила моль. Потихоньку готовились к переселению в новую, выбитую Маяковским квартиру; безотказный Катанян помогал вымерять площадь для расстановки мебели. Не забывали и старые поклонники. Лиля хвасталась дневнику:

«Кулешов подарил мне гипсового серебрёного льва, на нем лежит голая женщина, под ним подпись: верь закрученной молве — зверь приручен, ты на льве».

В другом месте:

«Кулешов говорит, что я до того соблазнительна, что это просто неприлично»[422].