Лилия

На самом же деле, мы его в скором времени перестали видеть не то чтобы месяцами, а даже бывало год и более и не давал он нам ни копейки. «Я сделал все что мог, теперь я умываю руки» примерно так его слабая натура успокаивала свою совесть спихнув всю ответственность на детские плечи и лучшим выходом для ситуации стала бы наша смерть ей-богу, тогда бы он вздохнул с облегчением и в минуты откровения тому или другому не запамятовал бы вставить что «он сделал все что мог», «он был вынужден бросить алкоголичку», «что он пытался забрать нас к себе» и прочие-прочие удобные легенды.

Тем временем, период начальной стадии алкоголизма перетёк в стадию хроническую и я уже повзрослевший и все ещё надеявшийся на неосведомлённость окружающих превратился в своего рода цербера и жизнь моя вне школы протекала в постоянной насторожённости и старании уловить характерные звуки, сигнализирующие о том, что мать навострилась за очередной дозой.

ООО, я превратился в настоящего вертухая, такого рвения к возложенной на себя обязанности мало кто сможет проявить. Я вскакивал при малейшем шорохе, выбегал в прихожую при каждом её посещении туалета или кухни и никакой возможности уже улизнуть на поиски у неё в это время не было, поскольку противостоял ей не ребёнок, а уже подросток выше её ростом, вполне осознававший происходящее. Но куда там, разве уследишь за всем и постоянно. Приходилось посещать школу, засыпать, да и спуститься по одной простыне со второго этажа, (даже днём!!!) ничего ей не стоило. Постепенно мать морально опустилась вконец и тут и там выклянчивала, умоляла, брала в долг и все чаще с перспективой на несколько дней.

Бывало мы голодали, у нас не было денег, чтобы что-то купить и однажды крепко замотав дверь комнаты велосипедной цепью (чтобы не выбралась) я поднялся на крышу ловить голубей. Но не поймал, они быстро вылетели в тут и там зияющие дыры, а крыша была большая.

Частенько мы уходили голодные и в школу и тем обиднее было, когда мы узнавали, что отец в это время находился поблизости, но навестить нас так и не удосужился. В редкие встречи с ним он очистки совести ради задавался вопросом «все ли у нас в порядке?» и резко менял тему, когда я пытался дать понять, что «нет, не в порядке». Максимум что он мог сделать это вздохнуть с сожалением, сделать многозначительный жест и промямлить что-то вроде «я же пытался» и «ну вы уже взрослые» и в общем всячески старался не дать нам развивать тему. Вскоре мы уже и не пытались тревожить его ранимую душу, ибо чувствовали, что ему очень не нравится, когда мы пытаемся навязать ему свои проблемы. Дошло до того, что в порыве отцовских нравоучений о моем будущем он дал мне совет не торопиться с детьми, что мол сначала надо встать на ноги, а он вовсе просил мою мать не рожать, а сделать аборт! Ну а как же ещё, таким образом его инстинкт самосохранения преподнёс ему дополнительный повод отречься от ответственности, ведь появились мы на свет против его воли и по всей видимости были зачаты вопреки его яростным сопротивлениям. Ну что же, прости нас отец ты тоже, испортили мы тебе жизнь.

Сами мы также не ходили и не просили, все же подростковая гордость не позволяла нам побираться, и мы все ещё пытались скрыть позор от окружающих, хотя давно уже все знали и за спиной перешёптывались, и мы чувствовали некоторое напряжение при общении, что мы уже давно изгои, дети шлюхи-алкоголички, отбросы общества. Я бы лучше умер с голода чем попросил у кого-либо помощи.

Дружить с нами, тем более иметь какие-либо близкие отношения, с перспективой супружества считалось дурным тоном. Мы превратились в тех, кого я считал недостойными, над кем насмехался и перед кем теперь хотел бы просить прощения. Единственным полноценным другом, любовью и успокоением осталась лишь Лилия, которая была подругой по несчастью, такой же выброшенной на задворки и обузой своей матери.

В моей юной голове поселилась тревога, постоянное напряжение и ожидание худшего. Редкие моменты радостных событий или праздника практически всегда омрачались очередным запоем все ещё близкого и родного человека – матери. Конечно же я любил её, но порой любовь превращалась в жуткую ненависть, и я желал ей смерти, чтобы не мучала меня и Дашу, не позорила и освободила в конце концов от обязанности надзирать.

Она и отец – они украли наше детство, и мы вынуждены были повзрослеть раньше ровесников, многим из которых я завидовал и бывало проходя мимо не занавешенного окна, светящегося в сумерках, наблюдая за семейным ужином жутко ненавидел. В такие моменты появлялось жгучее желание чтобы произошла катастрофа, величайшее землетрясение или наводнение, и даже война в конце концов – чтобы все эти семейные ценности и полноценная жизнь моих ровесников также испарилась как моя и все уровнялось.