Лилия

И что из этого? Нет, я вырасту, у меня будет муж и счастливые дети. И они никогда не увидят меня пьяной…это зло.

Боже, как хочется выпить. Я даже не могу ничего писать, мысли путаются в голове.

Я с ужасом жду начала учебного года. Я ненавижу школу, я сяду в первый попавшийся поезд и уеду. Далеко, так чтобы меня не нашли…

P.s Больше не притронусь к алкоголю…Никогда в жизни…»

Записи в дневнике на этом прерываются…

***

19

Даша пристрастилась к алкоголю – альтернативная реальность в свете последних событий оказалась нестерпимо манящей и успокаивающей. Но она вдруг все поняла, осознала, и, видится мне, представила себя в таком же адском болоте каком завязла безвылазно мать.

Этот дневник не предназначался для прочтения другими. Мне кажется Даша просто забыла про него или втайне надеялась, что когда-нибудь прочитает мама или папа, поймут все её переживания, образумятся и все будет как прежде. Возможно, листы с чересчур откровенными заметками подлежали уничтожению.

31 августа 1997 года я нашёл её в ванной с перерезанными венами. Она покончила с собой, не выдержав ужасов происходящего. Она была в лучшей одежде, из того что у неё было, с аккуратно уложенными волосами и накрашенная. Рядом с ней стояла пустая бутылка и бокал….

Я опустился с ней рядом на колени, обнял за голову и долго так держал, просил у неё прощения. Как брат я не должен был допустить этого, есть во всем этом и моя вина. Я отключился на три дня, я не помню, что делал и как себя вёл. Мне кажется мой мозг и душа в то время переместились в параллельный мир где всего этого не было.

На третий день её хоронили. Собралось невероятно много людей, и я сквозь отчаяние умудрился удивиться как же много у нас родственников и псевдо друзей. Где же вы были до этого?

Сторонний и внимательный наблюдатель, наверняка заметил бы несколько странное моё поведение. Я не рыдал, я просто стоял отрешённый от всего и изредка передвигался ведомый толпой или общим каким-либо действом. Я бы описал все происходящее так, но не уверен, что это происходило в реальности:

Толпа оплакивающих роботов жуткое зрелище. Я один вижу, что втайне они радуются, что это событие их не касается и произошло не с ними?

Тот самый сломавшийся робот, над которым склоняется проходя мимо вереница лицемеров в своём вызывающем преклонении, должен быть благодарен что отдалился и освободился от оков.

Мы остались, и мы все ещё в плену предрассудков…

Тот, над которым плачут смог освободится. Видимо он там нужен, видимо в дальнейшем было бы хуже.

«А почему ты плачешь?» -спросил я одного из плачущих роботов.

Робот на меня посмотрел и видимо увидел во мне само воплощение механического зла.

«Мне жаль её, ведь ещё вся жизнь впереди» -ответил робот.

Жизнь полная лишений, жизнь в кандалах, жизнь в плену общества и в дурацких рамках созданных обществом лицемеров.

«А с чего ты взял, что ей здесь было бы лучше, чем есть сейчас там?» -спросил я машину.

В глазах искусственного интеллекта блеснуло непонимание. Нейронная сеть все же обучаемая, но сопротивляется здравому смыслу.

Я отошёл, не рискуя нарваться на взрыв микросхем. В тысяче проводов, отвечающих за интеллект робота, я остался чёрствым негодяем, роботом которого надо опасаться, потому что я странный, я не шаблонный. Порядочные роботы так себя не ведут.

А сообщество роботов все ещё ревёт, оплакивая то ли себя, то ли сломавшегося робота. Впрочем, они сами не знают над кем или над чем плачут и не задумываются над этим.

Себя оплакивают! Свою никчёмную жизнь. Покойной не больно, не грустно…

Ещё рано, ещё слишком рано, мы роботы только в начале обучения, но уже создаём нейросети сами. Возможно это начало конца…

Маму и отца я практически не замечал. Они стали мне чужими. Иногда мелькали вроде бы до боли знакомые лица, но я ничего не видел. Кажется, мама была не трезвой.

Лилии не было. Я увидел её ещё раз только через семь лет. Мне представляется, что она просто не смогла себя заставить последний раз взглянуть на свою единственную и верную подругу, иначе скоро могли быть организованы ещё одни похороны. Я верю, что она нас любила…и меня и Дашу.

20

Я не заходил в комнату матери. Мне вообще хотелось (и хочется до сих пор), чтобы у меня был свой собственный бункер под землёй, и я мог там спрятаться и не вылезать оттуда – так осточертела окружавшая меня действительность.

Я знал, что она пьёт и что у неё много водки, недели на две/три. Я ни одну бутылку не забирал. У меня появились деньги, и я купил себе водку сам. Без этой дряни я и не живу, а существую.

По классике жанра она должна была бы открыть на прощание глаза, прошептать прости меня и с особенно страдальческим выражением лица героически умереть, а ещё лучше бросить пить и всю свою жизнь посвятить мне.

Нет! Она умерла в затхлой, пропахшей мочой и блевотиной комнате, не очнувшись и не взглянув на меня. На полу были раскиданы пустые упаковки от таблеток.

Она просто перестала дышать и все. Я не слышал ни стонов, не криков, вообще ничего.

Молча!

Затихла!

Все!

Занавес!

21