Лилия для Шмеля

— Нет. В конце они будут вместе, но герой будет безглазым и одноруким… — наблюдая, как у него растерянного вытягивается лицо, как на глазах он теряет веселье, дополнила: — Ах да, еще будет обезображен после пожара!

— Ну, Корфина! — выдохнул он. — И фантазия у тебя! — Очертил себя защитным кругом. — Неужели ты меня так ненавидишь?

— Сдался ты мне!

— Сдался! — ответил он уверено.

— Нет, — покачала головой. — После ругани с выломанной дверью, обличениями вместо нормального разговора, даже уважение теряется. Какая уж тут симпатия? — увы, но горечь скандала испортила все светлое, что было между нами. И не радовало ни признание Освальда в ревности, ни горячий поцелуй, о котором я так мечтала.

Мы стояли в разгромленной комнате и смотрели друг на друга.

— Не нужно было убегать. Хотя, — Освальд вздохнул. — Не сложись, как все вышло, кто знает, кто докопался бы до истины скандального Ветэра?

Понимая теперь, какую глупость совершила, как подставилась, от стыда я покраснела. Как же сложно понять этот чуждый мир!

— И еще. Пиши о чем угодно, хоть о крысах, только не это! — с силой пнул ненавистную ему тетрадь. — Лично буду издавать каждую сказку с картинками за свой счет и по экземпляру дарить королеве.

— Я сама решу, что мне писать! — ответила непреклонно. — И в твоей помощи не нуждаюсь!

— Тогда я, — Освальд поднял с пола многострадальную рукопись, выхватил из рук саквояж с записями и оглядел сурово. — Покажу твои эротические фантазии графине. А ты, между прочим, разобьешь бедной старушке сердце!

— Это шантаж! — возмутилась я и бросила забирать записи, но он поднял руки, и мне только и оставалось прыгать вокруг него.

Так ничего не добившись и выдохшись, я села на стул и отвернулась.

— Ненавижу тебя! — прошептала в сердцах.

— Это не шантаж, Фина, это забота о тебе! — спиной чувствовала его взгляд. — Ревность ослепляет. Кстати, тебя тоже, и толкает на глупости. Не понимаю твоего упрямства, некоторых поступков. Зачем рисковать, терпеть лишения, если есть другой — простой и надежный путь?

— Отдаться на твою милость?

— Милость Ньеса тебе больше по душе?

— Я не нуждаюсь ни в чьей «милости», если ты «это» подразумеваешь! Просто хочу, чтобы мое мнение уважали. Хочу распоряжаться собой, своими деньгами, которые заработала сама, сама!

— А прежде чем сделать что-нибудь важное не пробовала посоветоваться? Неужели при всей симпатии мы не найдем общего языка? — он с укором посмотрел на меня.

— С тобой? Да все что я делаю, тебя раздражает! И еще не люблю, когда смешивают работу и личное! — вздохнула. Как же я устала.

— Вот и договорились!

— Нет. Я не вернусь!

— Опять показываешь упрямство? У Вейре научились? Так ему лишь шесть!

Я молчала, и он спросил:

— Что-нибудь еще, раз уж сегодня день откровений?

— Ты оскорбил меня! Пугал скандалом! А теперь тебя не заботит, что кто-нибудь узнает о моем авторстве?

Освальд оглядел меня серьезно, задрал выше подбородок и степенно произнес:

— За резкость в высказываниях приношу извинения. А что касается Апетен, — в его глазах мелькнуло озорство. — Если она все-таки решится остаться без имущества и проболтается, тогда скажем, что всему описанному в «Покорении строптивого» научил тебя я.

— Что?! — я ошарашенно заморгала.

— Фина, после такого скандала тебе уже будет совершенно нечего терять!

— Уходи!

— Только с тобой! Вейре со вчерашнего дня ждет тебя! — Освальд широко улыбался, и мне захотелось разбить об него еще одну вазу.

Но ямочки на его щеках и этот теплый взгляд… Любой другой уже давно бы разъезжал по знакомым и жаловался, какая я недалекая, неблагодарная дура, а он возится со мной.

— Я же тебя водой окатила! — неужели не держит зла?

— Всего-то утреннее умывание, — отмахнулся он, обошел останки выломанной двери и прислонился спиной к дверному косяку. Долго стоять на одном месте ему после лишки выпитого тяжело. — А я вот в дверь не вписался. Зато в гостях побывал. Поговорили душевно.

— Да уж, — улыбнулась и я, любуясь им, взъерошенным, но таким красивым даже в мокрой одежде. Вспомнила его слова про взаимную симпатию; про Вейре, мечтающего, чтобы я стала частью их семьи; как малыш трогательно заботится обо мне… — и поняла, что с Веспверками слишком крепко связана. Буду полной идиоткой, если уйду из-за ерунды, в которой сама виновата, от близких, почти родных людей — Ильноры и Вейре.

Пусть шансов, что такой видный и знатный мужчина свяжет со мной судьбу, почти нет, — не попытав счастья, буду жалеть всю жизнь.

«Хватит дурить, Лиляфина! Уж с твоим-то характером удивительно, как Освальд не затолкал тебя в паритум и не отправил на север, от себя подальше. Ведь хорошо же ему нервы потрепала», — подумала и устыдилась.

— Я благодарна тебе, — произнесла через силу, глядя Освальду в глаза. Увы, но вредничать проще, чем искренно извиняться.

— Фина, Фина, — улыбка сошла с его лица, и он покачал головой. — Было сказано много слов. Я стыжусь и сожалею.

— Я тоже, — кивнула, вздыхая. — И прошу прощения за все хлопоты, что доставила тебе.