Лилия долины

До конца моего пребывания во Фрапеле я дважды в неделю принимался за этот кропотливый поэтический труд, для которого мне требовалось все разнообразие полевой флоры. Вот почему я тщательно изучил ее, но не как ботаник, а скорее как поэт, которому ценнее символический смысл цветка, нежели его форма. В поисках какого-нибудь растения я часто уходил очень далеко, бродил по берегам рек, по долинам и ландам, поднимался на вершины утесов и забирался в чащу лесов, где прятались анютины глазки или кустики вереска. Эти прогулки приносили мне радости, неведомые ученому, погруженному в свои мысли, крестьянину, обрабатывающему землю, ремесленнику, прикованному к городу, торговцу, стоящему за прилавком; зато они понятны и близки иным лесорубам, иным лесникам, иным мечтателям. Есть в природе зрелища, которые волнуют нас больше, нежели величайшие нравственные проблемы. Вот веточка цветущего вереска, обрызганная каплями росы, которые играют, как алмазы, под лучами солнца — вселенная в миниатюре, радующая взгляд того, кто умеет видеть! Вот уголок леса, окруженный скалами, перерезанный песчаными обрывами, покрытый мхом, поросший можжевельником; его дикий, мрачный вид находит не менее жуткий отклик в сердце, и оно болезненно сжимается, когда из лесной чащи доносится пронзительный крик коршуна. Вот опаленные солнцем, бесплодные ланды с крутыми каменистыми склонами, дали которых окутаны, как в пустыне, знойным маревом, — здесь я нашел прелестный и одинокий цветок анемона с лиловыми, точно шелковыми лепестками и золотыми тычинками — трогательное олицетворение моей непорочной возлюбленной, такой одинокой в своей долине! Вот обширные пруды, по поверхности которых природа рассыпала зеленые блестки, спеша одеть полурастительным, полуживотным покровом эти стоячие воды, где жизнь возникает за несколько дней, а водорослей и насекомых такое же множество, как и светил, плавающих в эфире мироздания. Вот хижина над обрывом, грядки капусты, виноградники, изгородь и скудные поля ржи кругом — образ многих скромных уделов! Вот длинная прогалина в лесу, похожая на храм: деревья стоят прямые, как колонны, ветви, сплетаясь над головой, образуют готические своды, а вдалеке сквозь тенистую листву проглядывает поляна, то озаренная полуденным солнцем, то пылающая в красных лучах заката, словно перед вами сверкают цветные витражи хоров, откуда несутся неумолчные голоса птиц. Выйдя из-под этой прохладной густолиственной сени, вы попадаете на меловую возвышенность, где по рыжему сухому мху ползут, шурша, сытые ужи, подняв изящные, тонкие головки. Озарите эти картины потоками солнечных лучей, согревающих землю своим благодетельным теплом, оденьте клочками туманов, седых и косматых, как брови старца, осветите холодным сиянием бледного неба с голубыми просветами среди желтоватых облаков и прислушайтесь: вы уловите невыразимую гармонию природы среди проникающей в душу тишины.

В течение двух месяцев — сентября и октября — я ни разу не собрал букета меньше, чем за три часа, так самозабвенно, с таким поэтическим восторгом любовался я этими мимолетными аллегориями, воплощавшими для меня противоречивые человеческие судьбы, — величественными картинами природы, к которым и теперь неустанно влечет меня воображение. И часто с ними сливается воспоминание о женщине, присутствие которой я ощущал во всем. Я вновь вижу свою владычицу среди полей и лесов: ее белое платье мелькает в чаще или развевается на лужайке, ее мысли летят ко мне из венчика каждого цветка, влюбленно скрывающего свои бесчисленные тычинки.

Никакое признание, никакое доказательство безумной любви не имело бы такой власти над ней, как эти симфонии цветов: ведь я вкладывал в них свои обманутые желания с необузданной страстностью Бетховена, повествующего в звуках о глубинах человеческого сердца или устремляющегося в неудержимом порыве к небесам! При виде моих букетов г-жа де Морсоф была только Анриеттой. Она беспрестанно смотрела на них, насыщаясь их видом, отгадывала мысли, которые мне удавалось передать, и, подняв голову, склоненную над пяльцами, восклицала:

— Боже мой, как они прекрасны!