Лилия прокаженных

По дороге домой я думала, что посоветовал бы отец. Актеры терпимее многих относятся к пьющим, только это не означает, что они пьют больше других. На мой взгляд, сказывается их уязвимость — постоянно приходится убеждать себя, что пусть сегодня участие в спектакле сводится к реплике «кушать подано», зато на прошлой неделе ты играл Гамлета, а в следующем месяце, Бог даст, получишь небольшую роль в кино и хотя бы рассчитаешься по счетам… А возможно, как ни странно, дело в том, что из вечера в вечер им приходится выходить на сцену трезвыми как стеклышко. П. В. Боуи просто не мог заявиться на работу после попойки, как позволил себе Грут. Тем не менее его выходку отец воспринял бы спокойнее, чем я. Он сожалел, когда алкоголем губили талант, и осуждал пьянство, но понимал, насколько тесно и безысходно оно связано с творчеством. А еще, пожалуй, со знакомой усмешкой заметил бы, что Грут все равно не оперирует живых, да и работа у него не из приятных.

Вспомнив отца, я, вернувшись домой, сразу же позвонила в лечебницу. Он слабел, но держался. Маму уговорили вернуться к Бетти и немного отдохнуть. Пожалуй, лучше ее не беспокоить.

Заглянув в офис, я предупредила Пегги, что до следующего утра меня не будет. В ванной, разглядывая себя в зеркале, убедилась, что за последние пять дней лицо на столько же лет постарело. Первой реакцией было завалиться в постель и спать, спать и спать, а потом непреодолимо потянуло куда-нибудь пойти, что-то сделать. Но не могла же я, когда отец при смерти, нарядиться и отправиться на поиски развлечений. Да и не в них нуждалась. Мне казалось, я хочу измениться, стать иной, как необыкновенная скульптура в Центре исторического наследия, — то есть, конечно, я, только совсем другая.

«Не забудь поесть, Иллон». Еда! После более чем легкого завтрака у меня, кроме кофе, маковой росинки во рту не было. Но я слишком устала и не хотела стоять у плиты. Посплю часок, потом по телефону что-нибудь закажу.

Отлежавшей во фруктовой вазе грозди я оторвала банан и съела, чтобы не ложиться с пустым желудком. Потом пошла в спальню, задернула шторы, поставила будильник, стащила с себя одежду и рухнула на кровать.

ГЛАВА 34

Меня поднял на ноги радиобудильник, причем более требовательно, чем обычно: в сумасшедшем темпе барабаня по клавишам, пианист исполнял незнакомое произведение. Я не сразу поняла, в чем дело, привыкнув переходить от сна к бодрствованию под другие мелодии. Сегодня в лиричную утреннюю музыкальную программу затесался незваный гость. Пассаж завершился при участии всего оркестра — словно с силой захлопнули крышку рояля. Диктор объявил, что исполнялось скерцо из Третьего симфонического концерта Генри Литолффа, и пояснил, что необычным звучанием оно обязано «изобилию коротких форшлагов». Я охотно ему поверила. И только тут сообразила, что сейчас вечер, а не утро, и что я проспала два часа.

Встав с постели, я набросила шелковое кимоно. Бу, нежившийся на полу спальни, задрав кверху лапы, вскочил и, жалобно мяукнув, побежал в холл, прося, чтобы его выпустили. Для этой цели имелось очень удобное окошко в задней двери, но нередко кот вредничал, напоминая, кто в доме хозяин. Когда я подошла, он присел, принюхался к шедшему из-под двери воздуху и стремглав метнулся в глубину дома.

Любопытства ради я открыла дверь и увидела Грута — опрятного, чисто выбритого, с огромным букетом из разных, великолепно пахнущих цветов в руках. Чуть поодаль стояло такси с включенным, чуть слышно урчащим двигателем.

— Приношу свои извинения. — Он протянул букет. Запахи цветов окутали меня, коснулись лица прохладными пальцами, и веки сами собой опустились, лишь только я вдохнула кружащий голову аромат.

Встряхнувшись, чтобы прийти в себя, я открыла глаза и улыбнулась.

— Входите.

Грут с облегчением вздохнул, махнул рукой таксисту, чтобы тот уезжал, и следом за мной вошел в дом. Усадив его в гостиной, я вышла поискать вазу для цветов. Букет Финиана все еще стоял на столе. Он слегка завял, но выбросить его сейчас было бы несправедливо.

— Завтра уезжаю в Дублин, — громко сказал Грут, чтобы я слышала. — Не сердитесь на меня слишком долго.

— Лучше рассказывайте, какие у вас новости, — потребовала я, вернувшись из кухни с еще одной вазой.

— Узнал от Мэтта о вашем отце. Как ни печально, но и облегчение вы, наверное, тоже испытываете.

— Что-то вроде того. — Я поставила вазу на кофейный столик и стала заполнять ее цветами, подрезая стебли, чтобы букет выглядел так, как мне хотелось. — Не молчите, я жду.

— Тогда начнем с медицины. Вы, возможно, слышали, что у Джозефа Нгози не ложный сап, а туберкулез, — я не ошибся.

— Потому и карантин сняли, как я поняла.

Он утвердительно кивнул.

— Далее. Останки, которые вы нашли, принадлежат Латифе Хассан — ведь это ее настоящее имя? От неприятных подробностей вас избавлю.

— Буду признательна. Вам удалось установить, болела она мелиоидозом?

— Еще нет. Покажут пробы плеврального экссудата из грудной полости и те, что взяли с лезвия секача, — ими сейчас ЦИИЗ занимается. Завтра жду результатов.