Лилия с шипами

— «Серафима Аркадьевна, но как же так? Не понимаю… Она что, сошла с ума?

— Вестимо, так. Сначала-то она ничего, доченьку свою выносила, берегла себя, пока в положении была, ну, словно бы, застыла, заморозила себя, пока от бремени не разрешиться. А как разрешилася, так, словно подменили ее. Маменьку твою она на порог родителям своим в городе подкинула, и исчезла, года на два. Опосля ко мне приехала, гостювала тут несколько дней. Ох, девонька, не узнавала я бабушку твою, совсем, совсем другой человек стал. Как поняла я, она нашла где-то ведунью и переняла науку ее. Мне она поведала, что перед тем как сюда прибыть, съездила, доченьку издаля поглядела, да бандерольку послала для нее — дневник и фотокарточку свою. Разве ж могла я помыслить, что это она загодя к смертушке своей готовится… Тяжко, тяжко ей было, не суди сильно бабушку свою, просто душу и сердечко в клочья разорвало у нее, не ведала она, что творила. Со мной разговаривала словно неживая.

Может, и не решилася бы она на сей страшный шаг, и не стала бы всем людям мстить за поломанную жизнь свою, да Тамара моя проведала, что Оленька в деревне появилась. Шибко разгневалася она тогда. Ко мне пришла, грозилася, что и меня изведет, за то, что приютила бабушку твою. Ну да, у меня с ней разговор короткий — ведьма, не ведьма, а за космы да на улицу, чтоб охолонула маленько. А потому — нечего на меня голос повышать! Как-никак, уважала она меня, поперек не шла, а ежели и шла, то так чтобы я о том не знала. А как ушла от меня, так прямиком на площадь, что перед клубом отправилась. Залезла на лавочку и давай кричать, что вернулась та ведьма, что последние два года им вредила, что из-за нее коровы плохо доятся, а мужики женам своим изменяют, что дети не родятся, а коли родятся, то калеками. Ох, и наговорила она тогда на Олюшку… Только ведь, все это неправда была, Тамара сама такое людям неугодным устраивала, свои грехи на другого переложить решила… А народ-то и поверил! Кинулися они всей толпой к моему дому, чуть не подпалили, ироды. Оленька не позволила — сама к ним вышла. Что там с ней сделали, мне неведомо, меня в хате закрыли, да бревном створку-то подперли. Нашла я ее на другой день, под кладбищенской оградкой, чуть живую. Думается мне, что эти нелюди решили, что она богу душу уже отдала, потому и бросили… Кое-как я ее перетащила в кусты, там водицей ее отпоила, раны перевязала, а как свечерело, волоком к себе и притащила. Выходила ее. А она как встала, не чинясь, низкий поклон до земли мне отвесила, да и ушла. А потом только я узнала, что она обошла все дворы, и собрала вещиц отовсюду. А через день свила из них петельку, да и повесилась на пепелище своего дома. Так что не суди ты свою бабушку, не суди, девонька…»