Лилит. Кукла из вечной тьмы

– Ты нас не торопи, доктор, – кивнул длинный и лохматый в шинели и кроссовках. – На тот свет еще успеем. А вот если Люсинда окочурится – у-у!

– Да не каркайте вы, – оборвала их бомжиха. – Хуже соро́к!

Все вновь умолкли. Прошла минута, вторая, третья…

Тут в барак и ворвалась пресса – трое веселых молодых людей, один с камерой.

– Где тут сенсация? – спросил тот, что с камерой.

– Где вас черти носили? – грозно спросила дама в очках.

– Пробки! – оправдался один из них.

– Молчите и снимайте, – приказала она. – И чтобы ни звука!

– А чё будет-то? – спросил второй молодой журналюга.

– Увидите, – процедила дама.

Пресса затихла и стала следить за лежавшей на кровати бомжихой, на которую, как на пифию-предсказательницу, таращились все.

Прошла еще минута…

– Ой, – вдруг пробормотала Люсинда, отрывая от подушки голову. – Ой-ёй! Чё это со мной? Пацаны? Эй, отравители, чё со мной?!

Все еще теснее потянулись к ее кровати. И друзья-бомжи, и гости, и пресса, но в первую очередь – три ученых медика. Профессорская седая борода лопатой так и лезла впереди всех.

– Матерь Божья, – прошептал профессор Каратаев. – Этого не может быть…

Призывы к силам небесным вперемешку с матюгами так и сыпались со стороны аборигенов. А Люсинда все энергичнее ощупывала свое лицо и не узнавала его. На ощупь не узнавала. Пока не увидела свои руки и не отпрянула от них же. Но куда денешься от своих рук? Они всегда с тобой. А ее руки менялись – с них сходил прокопченный цвет, как слезает мертвая кожа, оставляя место новой розовой, руки наливались цветом жизни, кровью и телесной чистотой одновременно, грубые узлы на пальцах таяли, розовели ногти.

– Лицо! Смотрите на ее лицо! – жарко прошептал Каланча. – Люська, я тебя замуж возьму, слышь?! Прям сегодня!

– Это же чудо, – пролепетал светило науки генетики профессор Павел Алексеевич Каратаев, отступил, схватился за сердце, покачнулся и опрокинулся назад, на руки двух своих коллег.

Но те не бросились спасать шефа – они оставили его у койки бомжихи Люсинды и потянулись с общей толпой. А тянуться было куда. За главной героиней! Люсинда бодро сбросила ноги с кровати, соскочила прямо-таки девочкой и двинулась к заветному месту.

На стене барака, в центре, висело большое зеркало, по которому расходилась паутина трещин. Его не любили местные жители, обходили стороной, потому что ничего хорошего они в этом зеркале увидеть не могли, кроме своих прокопченных физиономий, перекрошенных от алкоголя и мытарств, спутанных косм, бород и красных от той же выпивки заплывших глаз. По нему однажды и саданул кулаком разгневанный Каланча – так и осталось зеркало с мелкими трещинами по всему полю. Только Крымов обернулся назад – на несчастного бородатого старика, колотившего пятками по полу. Бросился к открытому серебряному чемоданчику братьев Белоглазовых, схватил ампулу, шприц, сорвал упаковку, сломал головку, набрал золотую жидкость в шприц и кинулся к лежавшему и хрипевшему на полу профессору. И прямо через рукав пиджака вколол ему лекарство. А вдруг – чудо? Вдруг спасет? И только когда профессор перестал брыкаться и открыл глаза, когда восторженно прошептал: «Я видел чудо!» – Крымов метнулся к остальным.

Окружив Люсинду, они стояли в почетном молчании. Снимал кинооператор, снимала на миниатюрную камеру дамочка, доктор наук. Снимали на телефон Панкратов и Франц Иванович. Крымов рассмотрел не саму Люсинду, а ее отражение в зеркале – там лучилось счастьем, страхом и восторгом миловидное личико тридцатилетней молодой женщины, рыжеволосой, в кошмарной робе бомжихи. Карие глаза блестели живо и остро.

– Это я? – шепотом спросила она.

– Ты, ты, – усмехнулся Анастас Прокопович. – Ну красотка, а?

– Да я себя и не помню такой…

– Сейчас еще шмотки найдем тебе – и вперед, в новую жизнь! – рассмеялся все тот же Болтун. – Только не пей больше много и все подряд.

– Не буду, – покачала головой Люсинда.

– Да-а, дела! – тоже качал головой, но только утвердительно, бизнесмен Кирилл Евгеньевич Панкратов. – Ой, дела!

Но он-то был готов к такому повороту событий – сам прошел эту быструю школу.

– Ах, Люсинда, Люсинда, ой, конфетка! – восторженно шептал Каланча.

– Наша конфетка, – вторил ему восторженный Бобер.

– Моя конфетка, – зыркнул на него Каланча.

– Наша, – настойчиво повторил Бобер.

– Моя! Делай нам уколы, лекарь! – вдруг завопил что есть мочи Каланча, сбрасывая плащ и оставаясь в драной майке без рукавов. – Делай нам уколы!

– Уколы, уколы! – напирая на них, завопили оставшиеся бомжи.

Кинооператор из прессы понял, что у него бинго, и уже не отлипал глазом от окошечка камеры.

– Сей момент! Только не толкаться! – громко предостерег их Анастас Прокопович. – Еще ампулы перебьете! Слышите меня?! Так и сдохнете бомжарами немытыми! Слышите?!

– А ну отступите! – яростно крикнула на них дама в темных очках. – В очередь, сукины дети! Всем достанется! Оголяйте руки! Я тоже берусь за дело, – сказала она братьям-близнецам. – Анастас, и ты подключайся!

Бомжи стали мигом раздеваться и подставлять руки.