Лилобус

Эмер была в прекрасном расположении духа: она выиграла сто фунтов в больничной лотерее. Раз в неделю все сотрудники покупали билет стоимостью пятьдесят пенсов – обязаны были купить, выбора не было; средства шли в строительный фонд. Триста билетов по пятьдесят пенсов приносили сто пятьдесят фунтов, приз составлял пятьдесят фунтов на одной неделе и сто на другой. Участники, таким образом, не теряли интереса, и счет строительного фонда постоянно пополнялся. Даже те, кто уходил в отпуск, должны были оставить кому-то свой взнос. В пятницу днем объявляли победителя, который в кассе получал приз. Своим домашним Эмер ничего сообщать не хотела. Ни слова от нее не услышат. Они тут же потребуют новые джинсы, захотят куда-то поехать отдыхать – будто на сто фунтов можно съездить куда угодно, - пожелают весь месяц ходить в «Макдональдс» и решат купить видеомагнитофон. Муж заявит, что все надо вложить в строительный фонд – про запас, вдруг он так и не найдет работу. Нет, лучше оставить все себе. А они с Силией как-нибудь вечером на следующей неделе погуляют на славу. Силия добродушно рассмеялась: «Разумеется, - сказала она. – Как ты сама говоришь: в конце концов, каждый как хочет, так и поступит!»

Она-то знала, что, несмотря на все эти гордые заверения, Эмер хотела бы поступить совершенно иначе: придти домой, и, не сдерживая радости, сообщить новость. Заказать на дом курицу с картошкой и обсудить, как бы всех побаловать – тут решат и джинсы купить, и отложить что-то на черный день, чтобы успокоить мужа, и Эмер пообещает выяснить, возможно ли купить видео в рассрочку. Вот чего ей хотелось бы, и вот как она поступит в конце концов - они обе это понимали.

И Силия надеялась, что если у нее будут муж и дети, она и сама захочет так поступить. Иначе какой смысл заводить семью?

За день она очень устала. В некоторых больницах смены по двенадцать часов, с восьми утра до восьми вечера. Силия подумала, что если бы и у них были такие же порядки, она была бы готова придушить некоторых пациентов, большинство посетителей и весь персонал. Сегодня ей и восьми часов хватило. Одна юная особа страшно разнервничалась, потому что ее родной брат, священник, пришедший ее навестить, сообщил ей, что отслужил у нее дома особую мессу. Он хотел порадовать ее, а она решила, что все, ей конец. Муж возмутился: «У вас нету совести, да как вы смеете сообщать об этом моей жене!» - и поднялся такой шум, что все остальные пациенты и посетители перестали беседовать и начали их слушать. На помощь вызвали Селию. Она задвинула шторки у кровати, приглушила свет, объяснила сухим и бесстрастным голосом, что жизнь пациентки совершенно вне всякой опасности, и врачи ничего от нее не скрывают. Она сказала: священники имеют право служить мессу, так почему бы не отслужить мессу в родном доме - в благодарность за выздоровление женщины и в надежде, что она и впредь не заболеет?

Она добавила, пристально глядя в глаза священнику: жаль, что некоторые не могут все объяснить нормально и не заупокойным тоном, и не понимают, что по мнению многих людей, мессу служат, когда дела совсем плохи. Затем, с укором глядя на мужа, она сказала, что часы посещения больных существуют для того, чтобы порадовать пациентов, поднять им настроение, а не для того, чтобы устраивать семейную сцену на глазах у всей палаты. Они все были младше ее, за исключением священника, но и ему, наверное, меньше тридцати. Они со стыдом выслушали ее, и кивками извинились перед ней и друг другом. Она снова раздвинула шторки и с деловым видом принялась ходить по палате, пока не убедилась, что все действительно успокоились. Когда священник и муж ушли, она села у постели той женщины, взяла ее за руку и сказала: ну что вы завелись, священников хлебом не корми, дай только мессу отслужить. Ведь это их жизнь. Кто, как не они, должен во все это верить? Это мы, объясняла Силия, вспоминаем о мессах и о Боге лишь тогда, когда все остальные средства исчерпаны. А священники этим живут. Ее слова попали точно в цель, и когда она уходила, женщина уже смеялась.

Если бы и дома было так же легко.