Лиловые люпины

ИЗВИНИ МЕНЯ, АО? ЧТО ОБРАЩАЮСЬ ТОЛЬКО К МОЕМУ. ТОБОЙ, МОЯ, ГОРАЗДО ТРУД НЕЙ РАСПОРЯЖАТЬСЯ. ЭТО МОЖЕТ ОДНА «КАЗНА», КАК ГОВОРИТ БАБУШКА ОНА ЗАКЛЮЧАЕТ ТЕБЯ В ТРУБЫ И В КРАНЫ, А МНЕ ЭТО НИКАК. А ВОТ СПИЧКА ИЛИ УГОЛЕК У КАЖДОГО ЕСТЬ. ТЫ, МОЯ, НЕ СЕРДИСЬ. ТЫ ВЕДЬ ПРИХОДИШЬ, КОГДА ЗАХОЧЕШЬ, И САМА УСТРАИВАЕШЬ НАВОДНЕНИЕ, НО РЕДКО. А МОЙ МОЖНО ВЫЗВАТЬ В ЛЮБУЮ МИНУТУ. ТАК-ТО ТЫ СОВСЕМ НЕ СЛАБЕЕ МОЕГО, ВЫ ОБА МОГУЧИЕ, И ВАС НЕ ОСТАНОВИТЬ.

МОЯ. ТЫ ГАСИШЬ И УНИЧТОЖАЕШЬ МОЙ. МОЙ. ТЫ СУШИШЬ И ГУБИШЬ МОЮ. И ТОГДА, И ТОГДА ПОЛУЧАЕТСЯ ПАР, В КОТОРОМ ВЫ СЛИВАЕТЕСЬ И ПРОНИЗЫВАЕТЕ ВСЕ НА СВЕТЕ. ВЕСЬ МИР СОСТОИТ ИЗ ВАС, ПОТОМУ ЧТО ВЫ ХОТЯ И ВРАЖДУЕТЕ, НО ДО ТОГО ДРУГ ДРУГА ЛЮБИТЕ, ЧТО ВАМ ДРУГ БЕЗ ДРУГА НЕ ПРОЖИТЬ. ГДЕ ТЫ, МОЙ, ТАМ И ТЫ, МОЯ. ВЫ ВСЮДУ И ВЕЗДЕ, И В КАЖДОМ, И ВО МНЕ ТОЖЕ, И НЕТ НИЧЕГО СИЛЬНЕЕ ВАС. МОЙ. ТЫ ВСЕГДА РВЕШЬСЯ ВВЫСЬ. МОЯ. ТЫ ОБРУШИВАЕШЬСЯ ВНИЗ, СО СКАЛЫ ИЛИ ИЗ НОСИКА ЧАЙНИКА— ВСЕ РАВНО. ФОНТАН ПОХОЖ НА ФЕЙЕРВЕРК, ВЗРЫВ — НА ПЕРЕВЕРНУТЫЙ ВВЕРХ НОГАМИ ВОДОПАД. И ВСЕ ЭТО ЕСТЬ ВО МНЕ, ПЕРЕМЕШАННОЕ, КАК ВЫ ОБА В МИРЕ, ТАК ЧТО МНЕ ИНОГДА ТРУДНО ОТЛИЧИТЬ ВАС ДРУГ ОТ ДРУГА. ДА МОЖЕТ, ВЫ ОДНО И ТО ЖЕ, КАК ЗНАТЬ?

ПРОСТИТЕ, ЧТО СЕГОДНЯ НЕ ОЧЕНЬ РАЗМНОЖАЮ ПИСЬМО И ДАЖЕ НЕ СТАНУ ЕГО ПУБЛИКОВАТЬ: Я ВЕДЬ ЗОВУ МОЙ ПРЯМО В ДОМ, НА ЧТО ЖЕ РАЗБРАСЫВАТЬ КОПИИ В САДИКАХ? ВЫ ОБА — ВСЮДУ: В СНЕГУ И В ДОЖДЕ, В МОЛНИИ И В ПЕЧКЕ, В ВЕТРЕ И В ВОЗДУХЕ КВАРТИРЫ. ЗНАЧИТ, ПИСЬМО ПРОЧТЕТЕ.

МОЯ. ПОЖАЛУЙСТА, БУДЬ ПОБЛИЗОСТИ, КОГДА НАЧНЕТ СВОЮ РАБОТУ МОЙ. ВДРУГ И ТЕБЕ ЗАХОЧЕТСЯ ЧТО-ТО СДЕЛАТЬ, ПОМОЧЬ ИЛИ ИСПРАВИТЬ? ДА ЧТО Я ТЕБЯ ПРОШУ, ТЫ И ТАК ВСЕГДА РЯДОМ С МОИМ, И ТЫ УСЛЫШИШЬ МЕНЯ, ЕСЛИ ЗАХОЧЕШЬ.

МОЙ СЮДА! Я ТЕБЯ ЖДУ!

СЛАВА ОГНЮ И ВЛАГЕ, ПЕРУ И БУМАГЕ ВО ВЕКИ ВЕКОВ. ПОКА.

…Я подписалась и поставила число. Осталось сделать последнее, решающее движение. Я подошла к зеленой сборчатой печке спальни, которую бабушка затопила еще до завтрака, и открыла дверцу. Сейчас там мерцал самый что ни на есть мощный МОЙ, насытившийся и ставший пышущей сокровищным жаром залежью красных углей. Я взяла кочергу и присела у печки. На ближайшей паркетине с довоенных времен темнело выжженное пятно: когда-то такой же уголек нечаянно выпал и выжег, но был схвачен заколелыми, нечувствительными пальцами бабушки и брошен обратно в печь. Вот как оно просто — одно прикосновение кочерги…

…ДОМ ПЫЛАЛ. УГОЛЕК ПОДЖЕГ ПАРКЕТ, И ОН, ВЫ-СОХШИЙ, ТРЕЩАВШИЙ ОБЫКНОВЕННО И ПОД НОГАМИ, СЕЙЧАС ЗАТРЕЩАЛ ОГЛУШИТЕЛЬНО, ПРЯМО-ТАКИ СТРЕЛЯЯ. МОЙ ПОДПОЛЗ К ДВЕРИ В СТОЛОВУЮ, РАСПАХНУЛ ЕЕ И ЖАДНЫМИ ОРАНЖЕВЫМИ ЯЗЫКАМИ, ЧЕРНЫМ ДЫМОМ ВОРВАЛСЯ К НИМ КО ВСЕМ. РАЗДАЛИСЬ ВОПЛИ; СЛЫШНО БЫЛО, КАК ОНИ ВСЕ, ТЕСНЯСЬ, РИНУЛИСЬ К ДВЕРЯМ В КОРИДОР, ХВАТАЯ ПО ПУТИ САМОЕ ДОРОГОЕ ИЛИ ПРОСТО ПОПАВШЕЕСЯ НА ГЛАЗА. МОЙ НА ПРОСТОРЕ ПРИНЯЛСЯ ЛАКОМИТЬСЯ ВСЕМ СУХИМ И СТАРЫМ, ЧТО БЫЛО В СТОЛОВОЙ. ОН ПРОГЛОТИЛ ЛЕГКУЮ И ТОНКУЮ ОРЕХОВУЮ ТРУБУ ДЕДОВСКОГО ГРАММОФОНА «ПИШУЩИЙ АМУР», ПОСЛЕ ЭТОЙ ВКУСНОТЫ РАСПАЛСЯ НА ЧАСТИ И НАЧАЛ ЕСТЬ ПЛОТНОЕ, СУЩЕСТВЕННОЕ. НА БУФЕТЕ ОН РАСКАЛИЛ И РАССАДИЛ КРИВОЕ ЗЕРКАЛО И ЗАЛЕЗ НА ПОЛКИ, ГДЕ ТОТЧАС ГРОМКО ТРЕСНУЛА СТЕКЛЯННАЯ ВИЛКА. МОЙ ДО ЧЕРНОТЫ ОБЪЕЛ ДИВАН, МОЮ И БАБУШКИНУ КРОВАТИ И ВЫБРАЛСЯ ПО КОРИДОРУ В КУХНЮ, ОТЫСКАВ В ЧУЛАНЕ КЕРОСИНОВЫЕ БАЧКИ И ОЧЕНЬ ВООДУШЕВЯСЬ. КВАРТИРА СТАЛА КАК БЫ ОГРОМНЫМ ПЕЧНЫМ ЖЕРЛОМ. СНИЗУ, СО ДВОРА, ДОЛЕТЕЛИ ИССТУПЛЕННЫЕ КРИКИ ИХ ВСЕХ. В ТУ ЖЕ МИНУТУ (А КАК — НЕ СКАЖУ) Я ОЧУТИЛАСЬ ТАМ ЖЕ, ВНИЗУ, СРЕДИ ПОЛЕННИЦ.

ОНИ ВСЕ РЫДАЛИ, УМОЛЯЮЩЕ ВЗДЫМАЯ РУКИ К ЧЕРНЫМ, БЕЗ ШТОР, НАШИМ ОКНАМ, ОТКУДА ВРЕМЕНАМИ ВЫГЛЯДЫВАЛИ ЯЗЫКИ МОЕГО, ВЗЛИЗЫВАЯ ПО СТЕНАМ ВВЕРХ, К ПЯТОМУ ЭТАЖУ. БАБУШКА СМОТРЕЛА НА МОЙ ПОЧЕМУ-ТО СКВОЗЬ СТЕКЛЯННОЕ ПАСХАЛЬНОЕ СИНЕЕ ЯЙЦО С НАРИСОВАННОЙ ПТИЧКОЙ (ДАВНИЙ ДЕДОВ ПОДАРОК). ИЗ-ЗА ПАЗУХИ ОТЦА ШИРИЛ СЛЕПЫЕ БЕЛЫЕ ГЛАЗА И ТОПЫРИЛ ГИПСОВЫЕ КУДРИ БЮСТ ПУШКИНА, НЕДАВНО ПОМЫТЫЙ МНОЮ В ТЕПЛОЙ МЫЛЬНОЙ МОЕЙ. МАТЬ ПРИЖИМАЛА К ГРУДИ ГРАФИНЧИК С «ОПЯТЬ». ТЕТЯ ЛЮБА С ЖОЗЬКОЙ ДЕРЖАЛИ ЗА ОБЕ РУЧКИ ЛАТКУ С ТУШЕНЫМ МЯСОМ. ИГОРЬ МУЖЕСТВЕННО И ОБЕРЕГАЮЩЕ ОБНИМАЛ ЗА ТАЛИЮ ТЕТЮ ЛЁКУ В БАБУШКИНОМ ЗАСАЛЕННОМ, ГУСТО СЛОЕННОМ ВАТОЙ, СТАРОМ ПАЛЬТИШКЕ.

ОНИ ВСЕ БЫЛИ ТАК ЖАЛКИ, РАСТЕРЯНЫ И БЕЗДОМНЫ, ЧТО Я НЕ ВЫДЕРЖАЛА И ПОЗВАЛА МОЮ (А КАК — ОПЯТЬ НЕ СКАЖУ). ОНА УСЛЫШАЛА, МГНОВЕННО ПОЛИЛАСЬ ИЗ ВСЕХ КРАНОВ ДОМА, ПРОРВАЛА ТРУБЫ, ТЕМНЫМ ЗАТХЛЫМ ОЗЕРОМ ВСПУЧИЛАСЬ ИЗ ПОДВАЛОВ.

КОЛОДЕЦ ДВОРА НАПОЛНИЛСЯ ПАРОМ. КАЗАЛОСЬ, ЕЩЕ МИГ — И ДВОР УМЧИТСЯ, КАК ПАРОВОЗ, В ДАЛЕКИЙ СИНИЙ КВАДРАТ НЕБА. НО МОЙ И МОЯ ОКАЗАЛИСЬ ОДНОЙ СИЛЫ, И ДВОР ОСТАЛСЯ НА МЕСТЕ, ОБГОРЕЛЫЙ, ЖУТКИЙ, С КЛИНОВИДНЫМИ ЗАЛИЗАМИ КОПОТИ НА СТЕНАХ, СО ВСПЛЫВШИМИ ВНИЗУ ДРОВАМИ ПОЛЕННИЦ, БЕСПОРЯДОЧНО КИШАЩИМИ И ТОЛКАЮЩИМИ ВСЕХ В КОЛЕНИ.

ВСЕ БЫЛО КОНЧЕНО. У МЕНЯ НЕ СТАЛО ЭТОГО ДОМА, У ЭТОГО ДОМА НЕ СТАЛО МЕНЯ. ГДЕ ТЕПЕРЬ НОЧЕВАТЬ?

— Обло-ом! Иди винегрету поешь! — раздалось в столовой.

— Чем, интересно, эта там занялась?

Я с усилием оторвала взгляд от печного устья. Все в спальне имело привычный вид, непоколебимо стояло на месте. Я встала, подошла к столу и разорвала письмо к МОЕМУ и МОЕЙ. На том меня и застукала тетя Люба, всунувшись в дверь.

— Поэтесничайт, кажется. Разрывайт неудачный черновик. Муки творчества. Иди, Никуля, бабушка беснуйтся.