Лиловые люпины

— Брод? Ты даже Брода не знаешь, Плеша? — Этим прозвищем меня наградили еще в 7-I-м — самый легкий способ сокращения фамилии и подчеркивания ее безобразия; так не меня одну сокращали, Людку Дворникову, к примеру, тоже звали «Дворником». — Брод — это Бродвей, кусок Невского, где все наши чувы и чуваки ходят, а называется так по самой клёвой улице Нью-Йорка.

— Левой, правой, раз, два, три! У швед-ской стенки— стоп! Равняйсь! Смирно! Иванкович, я еще не сказала «вольно»! Руки по швам!

— Люси, а как ты не боишься мне про все это рассказывать?

— Тебе? С тобой бояться о новом чуваке трёкать? Не для меня это слово — бояться. Бойтесь вы, детки, а стиляги не из пугливых. Знаешь, — решительно сказала она, — я, наверно, скоро вообще из школы ухряю.

— Куда, Люси? — ужаснулась я.

— Куда? К Альберту в ремеслуху, он приглашает. Что мне тут с вами делать? Третий год в девятом сидеть? Знаешь, ведь у меня сплошные пары. У тебя хоть по литре пятеры. Школка — это не стиль.

— Люси, а что твоя мама скажет?

— Ма-а-ма? — удивленно протянула Люси. — Ну, скажет, мол, одной такой, как она, больше, одной меньше, велико дело. Ей же лучше: не буду у нее монету на каждую ерунду клянчить — разве это стиль? Хватит, побыла я бэби, пора и свой танец в жизни сбацать. В ремесленном все-таки зарплата. Да если мама что, я вообще из дому сдеру, и ай лав ю вери-вери. Альберт меня на великую стройку Волго-Дона с собой возьмет. Колоссально, а? Не стиль, скажешь?

— Так тебе для этого надо за него замуж, а еще рано, не запишут.

— Не запишут? А мы и без записи железно проживем! Не жили, не жили, а потом взяли и зажили! От записи дети не родятся, меня и саму мама без записи выродила. — Люси, очевидно, тоже знала, откуда дети. — А ты, Плеша, не лупи глаза, что я тебя за свою взяла. Тебе хоть до стильной чувы и далеко, а чувствую я, что и ты не такая, как все они. И учишься не так чтобы уж очень лучше. И трёкать много не будешь: кто тебе поверит? Скажут, хуже себя захотела найти.

В этом прозвучало пускай презрительное, но все же предложение дружбы, во всяком случае от всех скрытого сговора, признание равенства, на которое я ответить не могла: у меня была Инка Иванкович, да и знобило меня почему-то от каждого слова Люси. Я опустила глаза к своим порыжелым мальчиковым ботинкам с неверно перекрещенными шнурками, влажно разбухшими от снега, и мы обе замолчали.

— К уп-ражнениям на шведской стенке при-ступили! За перекладину беремся! Жим всем телом вверх на обеих руках! Раз! Два! Вис на левой руке! Три! Четыре! Вис на правой! Собранней, собранней висим, Блинова! Иванкович, как висишь? У мужа на шее так висеть будешь! Раз! Два! Спрыг на мат. Руки вперед при спрыге!

Чтобы прервать молчание, я задала Люси очередной идиотский вопрос:

— А где вы с ним целуетесь?

— С кем? С Альбертом? В парадной, где же еще, — уже неохотно ответила Люси, наверно догадываясь, что не с той связалась. Но гордость, однако, все еще продолжала распирать ее, и она уточнила: — Мы знаешь как стильно все обмозговали? В первый-то раз целовались внизу, в подъезде, а внизу, сколько есть жильцов, все мимо шлендрают, лаптями шаркают, так и зырят от делать нечего. А на второй раз мы доперли — поднялись выше пятого этажа, там маленькая лестница на чердак, на ней и засели, и целовались аж до жути. Ведь в одиннадцать вечера никто на чердак не полезет.

Я даже не сумела выразить восхищения их находчивостью, до того меня ошеломило все, что говорила Люси. Она отдалялась на глазах. Что я могла сказать, чем с ней сравняться? Знакомством с киноартистом Игорем? Киноартист — это, конечно, звучало, это был стиль, но он же никуда меня не приглашал, не говоря уж о поцелуях. Семейная встреча дома, родственный поход на кладбище, ни Брода, ни пластикатового пояска, никакой клёвости.

— Схожу-ка, что ли, в убортрест, — сказала Люси и вышла.

«Убортрестом» звалась единственная в школе одноместная, с унитазом и стульчаком, запирающаяся изнутри учительская уборная. Остальные, наши, на каждом этаже по две, представляли собою длинные загоны, разгороженные фанерными стенками на открытые стойла, где зияли в полу дырки, осененные с двух сторон ржавыми шипастыми подставками для ног великанского размера. Посещать учительский убортрест считалось делом необычным, почетным и бесстрашным, туда можно было бегать только во время уроков, а значит, прогуливая, что очень подходило для абсолютно отпетой Люси. Когда я впервые вошла в убортрест, я прежде всего поразилась: уборная для учителей, значит, они тоже ходят туда, как мы?.. Убортрест находился тут же на первом этаже, неподалеку, но Люси все не возвращалась — должно быть, окончательно уразумела, что «трёкала с бэби». И правильно. Нас разделяла пропасть. Всего лишь на год старше меня, она УЖЕ ЦЕЛОВАЛАСЬ! И мало того, собиралась уйти из школы и из дому! Я, скорей всего, не смогла скрыть боязливого почтения, и Люси догадалась, что я ей не пара. И вот результат: после такого интересного разговора я — одна, кругом только тряпки наших «дев» да крики из физзала: