Лиловые люпины

Над окнами биокаба тянулось длинное, на пожелтевшей ленте ватмана, мичуринское изречение: «МЫ НЕ МОЖЕМ ЖДАТЬ МИЛОСТЕЙ ОТ ПРИРОДЫ, ВЗЯТЬ ИХ…» Места на стене для надписи не хватало, и она загибалась на другую, так что конец ее, «У НЕЕ — НАША ЗАДАЧА», приходился над биокабной доской, с двух сторон которой, как часовые, стояли два настоящих скелета, мужской и женский. На лбу женского давно было кем-то выведено чернилами «ДОРОТЕЯ», а на лбу мужского «ВЕВЕРЛЕЙ», в обиходе просто Дорка и Вовка. Сквозь ребра Вовки просвечивал прикнопленный к стене портрет Лысенко, удивительно розового в своем темно-синем акадкостюме. Две остальные стены каба занимали шкафы со всеми схемами, муляжами и распятыми под стеклом насекомыми, по которым мы изучали естествознание в младших классах, начиная с наглядных пособий по «неживой природе», которую проходили еще в четвертом. «Неживой природой» звался и тогдашний учебник о камнях, воздухе, даже кругообороте ЕЕ в природе и даже о НЕМ самом, и меня удивляло, как можно именовать все это «нежприродой», если я давно для себя выяснила — МОЙ и МОЯ присутствуют повсюду, в каждом предмете, а уж ОНИ-то несомненно живые, МОИ-то. Значит, и камни, и песок, и куски каменного угля с отпечатками древних растений, что нам показывали в 4–I, тоже живые, ибо хранят в себе МОЕГО и МОЮ.

9-I рассаживался по своему, а не чьему-то усмотрению за шестиместными столами биокаба, распихивал вещи в ящики столов, устраивался на два часа, отведенные для сочинения по литре. Все знали, что сочинение будет по «Кому на Руси жить хорошо», но точного названия Наталья Александровна никогда заранее не сообщала.

Я не то чтобы готовилась к сочинению, — знала, отхвачу за него обычную пятеру, имея «лошадиную память», «подвешенный язык» и будучи наполовину интуитивно, наполовину от начитанности грамотной. Но все же вчера на кладбище я перебирала в уме уроки Натальи Александровны по поэме и выискала среди них мысль, которая станет центральной в моем сочинении и особенно придется по душе Наталье Александровне, свидетельствуя, что я прилежно ее слушала, с пониманием усваивала. Мысль звучала примерно так:

«Дореволюционные историки литературы ошибочно отмечали в поэме нотки горького смирения крестьянства перед обделившей его царской реформой 1861 года. Лишь единственно правильное советское литературоведение уловило в этом произведении Некрасова вольнолюбивые, революционные настроения крестьянской массы, вплоть до призыва к прямому бунту».

Мысль могла быть выражена куда примитивнее, чем это получилось у меня сейчас, но непременно должна была подтверждаться стихотворной цитатой из поэмы. Однако сколько я ни листала «Кому на Руси…» перед тем, как лечь, еще до своего постыдного мления голышом у зеркала, ни одной цитаты с призывом к бунту против помещиков, завладевших всей народной землей, я у Некрасова не нашла. Но мысли без подкрепляющих цитат у Натальи Александровны как бы не считались, за них она могла снизить оценку. Тогда я придумала, сочинила нужную цитату сама, и вышло очень похоже на Некрасова:

«Не долго ли уж терпим-то?

Пора бы нам помещика

И в колья взять», — надумался

Рыжебородый Пров.

Я села за свой излюбленный в биокабе стол, у окна, поближе к вуалехвостам. Слева от меня устроилась моя Инка, как водилось у нас на сочинениях. Тут я заметила, что ко мне, прихрамывая и расталкивая здоровой ногой стулья, приближается Пожар, и ужасно изумилась, когда она села рядом со мной, справа. За Пожар уселась Верка Жижикова, за нею — Лорка Бываева, и, наконец, примостилась с краю. Люси Дворникова. Всякой твари по паре. Я достала свою толстую тетрадь для сочинений, в которой уже красовалось несколько предыдущих пятер, тетрадь с довольно чистой, не в пример моим остальным, белой обложкой.

Наталья Александровна вошла в каб одновременно с упитанным гудом повсешкольного звонка. Мы встали; она поздоровалась, стерла с доски написанные острым почерком биологини Нелли Петровны два слова «ВЕЙСМАНИЗМ-МОРГАНИЗМ», перечеркнутые сверху косым крестом, и написала на их месте четко, но летуче, со взрослыми завитушками, название темы: «ОБРАЗ НАРОДА В ПОЭМЕ НЕКРАСОВА «КОМУ НА РУСИ ЖИТЬ ХОРОШО». Затем, встав у центра доски, меж двумя скелетами, Наталья Александровна обратилась к нам:

— Товарищи! — Так, кроме нее, никто нас не звал. — Чтобы избежать вечной вашей путаницы с цифрами, напоминаю: основные разделы сочинения нумеруются римскими цифрами I, II, III, подразделы — арабскими цифрами, а подподразделы — буквами а, б, в и так далее.

Едва я начала переписывать с доски название, в мою тетрадь скосились, приготовившись сдувать, моя Инка — правым глазом и Пожар — левым. Из-за спины Пожар меня тронула за плечо рука Верки Жижиковой и раздался ее вкрадчивый шепоток:

— Никандра, заинька, дай на сочинение заграничную ручку, ну эту, шариковую. Все равно сочинение вставочкой писать будешь.