Лиловые люпины

1 (арабское). К сожалению, уже во ВСТУПЛЕНИИ я, обкрадывая саму себя, описала некоторые особенности внешности Зубовой, например ее седую косу, скрепленную на затылке шпильками, чьи торчащие рукояточки уподобляли прическу штурвальчику. Остается добавить, что лицо ее, желтовато-смуглое и удлиненное, с тонкими и сухими, вовек не знавшими помады губами, было изборождено извилистыми и глубокими, но тоже сухими, как на потрескавшейся глине, морщинами, которые, при худобе этого лица, не заставляли, однако, ее щеки обвисать на воротничок платья или блузки.

Одежда ее воплощала строгость и скромность. Из своего гардероба (если он вообще у нее был) она выбрала для школы всего два наряда: черный прямой костюм с белой английской блузкой и серое глухое платье без отделки. Оба ее преподавательских наряда были сшиты неуклюже, но одинаково неприступно и непроницаемо заключали в себе худощавое тело Зубовой. Аккуратность и подтянутость Натальи Александровны сказывались и в ровнейшей, геометрической отглаженности ее белоснежного носового платка, в начале урока обычно сложенного ввосьмеро, а затем разворачиваемого иногда на четверть, иногда наполовину, порой даже целиком, но никогда не использовавшегося по назначению. Впрочем, и в развернутом виде он сохранял свои прямые и острые складки. Разворачивание и складывание к концу урока этого платка было единственной известной нам бытовой привычкой Натальи Александровны. Других бытовых привычек у нее точно и не существовало, как, может быть, и самого быта. Мы не могли бы представить ее себе в легком летнем платье, в домашнем халате, на кухне, в магазинной очереди. Мы вообще удивительно мало знали о ней. Только ее происхождение и преподавательская биография оказались нам знакомыми, и то через нашу Тому. 9–I не ведал, была ли Зубова замужем, есть ли у нее дети и внуки, где она живет и как живет. Свою личную жизнь Наталья Александровна словно старалась закрыть, защитить от нас опрятной железобетонностью костюма и седой собранностью штурвальчика на затылке. Возможно, она хотела дать нам понять, что у нее и вовсе нет никакой личной жизни, что важнее всего для нее — ее общественное лицо преподавателя литературы.

2 (арабское). Между тем характер и преподавательская метода Н. А. Зубовой были противоречивы. Ее отличало преувеличенное чувство долга и требовательность к обучаемым. Отметка за сочинение могла быть снижена не то что вследствие таких немыслимых вольностей, как мои, но даже по причине одной пропущенной запятой, случайной описки, неточности в цитате. При устном ответе требовалось, как и при письменном, излагать материал последовательно, по пунктам, непременно развернутыми предложениями, не смея вводить в них никаких сокращений, жаргонизмов, элементов семейного фольклора. Может быть, именно поэтому в нашем классе, особенно у меня, в таком ходу были самые невероятные сокращения, клички и жаргон. Да знай Зубова, что мы именуем ее предмет «литрой», она бы снизила отметки в четверти всему классу. Каждое ее слово, особенно записанное нами за ней, становилось вечным законом, отступать от которого не подобало ни в коем случае. Рассказывая в 8–I о драматургии русского классицизма и подчеркивая всегдашнее борение в них любви и долга, чреватое смертями и крушениями судеб, Зубова, несмотря на трагизм конфликта, с торжественною похвалою отзывалась об авторах, чьи герои выбрали не нормальные человеческие чувства, но д о л г. «Пусть такой-то погиб, а такая-то осталась несчастной на всю жизнь, — говорила Зубова, — зато они выполнили то, что повелевало им чувство долга перед обществом и их понятие о чести. В этом и состоит величие героев данного автора».