Лиловые люпины

Он разумел убийство из ревности; я замолкла, снова невольно польщенная его грубоватой угрозой, самим даже предположением, что кто-то может оспаривать меня у него.

— А общего железняк как много, — продолжал Юрка. — Ну, в натуре, без пальм там, без слонов, без пошива заграничного, но врезаемся же друг в друга и целуемся не хуже ихнего. — Он в доказательство поцеловал меня сбоку в висок.

Слова его опять тронули меня, я ответно клюнула его в щеку, но целоваться по-настоящему на ходу, в толпе на Кировском, не приходилось, и весь сегодняшний день вместе с неотвратимым страшным завтрашним, отстраненные было фильмом и переплетением рук в тепле зала, сызнова тупым болючим отчаянием навалились на меня в ветреном неуюте улицы. Разговор тем более не получался. Юрка, как я уже несколько раз заметила, говорил в высшей степени «ширпотребно». Сейчас он выбрал темой «Индийскую гробницу» со всеми сопоставлениями, которые очень скоро перестали на меня действовать, и этому не предвиделось конца. Я вспомнила, как в прошлом году, когда Зубова проходила с нами «Евгения Онегина», класс при каждом упоминании фамилии Зарецкого дружно поворачивался к Варьке Зарецкой и дробно, однообразно, ширпотребно хихикал. Что-то похожее мерещилось мне и в Юркиных речах.

Мы шли по Кировскому мосту. Широченное небо было здесь совсем уж бархатным от контраста с белыми тройными фонарями (раньше я думала, что из-за них-то мост в старину и звался Троицким): они, как жемчужины, горсточками сияли на фоне неба, точно в темно-синей витрине «Ювелирторга». Чтобы нарушить вязко текущую тему «Гробницы», я сказала об этом Юрке:

— Гляди, Юр, фонари как жемчужины.

— Чего от чувы и ждать — жемчужинки, изумрудинки и другой там всякий рубероид. Додула бы хоть, что таких здоровых жемчужин не бывает.

Раздражение стало невыносимым. Стараясь не дать ему воли, я сказала:

— Поздно уже. Повернули домой?

— Какой поздно, детское время. Похиляем отсюда на Брод, прошвырнемся до Мосбана и обратно!

— Дома завопят— второй вечер допоздна где-то шастаю. А что такое Мосбан?

— Ну, деточка, все объяснять? Московский вокзал. А сейчас еще и десяти нет, самый законный час, все стиляги на Броде. Для быстроты на Марсовом на тридцать четвертый трам сядем — и через пять минут Брод.

Долго уламывать меня не пришлось. Пусть поздно, холодно — лучше все же, чем дома, где они все сейчас пьют чай, где у парафиновой розы тщательно обтерты лепестки, где сегодня побывала комиссия.

Мы сели в тридцать четвертый и действительно быстро доехали до угла Литейного и Невского.

Здесь подпирали железные перила витрин углового, известнейшего в городе, магазина ТЭЖЭ рядки девушек немногим старше меня. На некоторых красовались такие же, как у меня, шапочки-голландки, шарфики им под цвет и под цвет же — пояски поверх пальто. Только их пальто не топорщились вздутиями старой ваты и объемистыми подложенными плечищами, как мое (материно довоенное), а драпировочно висли свободным изящным обилием драпа; голландки перерождались на глазах в узкие фетровые повязки поперек головы (возникала новая мода — «менингитки»); шарфики поблескивали плотной атласистой китайской тканью, не то что мой шерстяной. То был «стиль», мало еще ведомый 9–I. Но рядки девушек очень походили на вчерашние наши, перед танцами, — та же выжидательная зависимость и одновременно — притворная отвлеченность, отвод глаз в сторону: ничего они не ждут, просто случайно здесь задержались.

— Потрясно, — сказала я Юрке, — вот это моднявость!

— Похиляли, похиляли отсюда, — поспешно и угрюмо ответил он, — всей моднявости по четвертному цена.

Я и без него уже догадалась, зачем они здесь, но он знал, оказывается, и эти цены! Дешевизна меня поразила — по книгам к ногам этих бросают состояния, драгоценности, особняки и выезды. Да Юрка на один вечер с кино, конфетами и пояском вытратил намного больше четвертного!..

Юрка перевел меня через Литейный на Брод, который, если смотреть в сторону вокзала, тянулся по левой стороне Невского от кинотеатра «Октябрь» до Мосбановской площади. Сперва Брод показался мне похожим на наш Большой или Кировский, ну, полюднее и поосвещеннее, но с теми же афишами и горящими рекламами, двоившимися во влажном асфальте, с мельтешением женской добычливой кошелочной толпы у дверей еще открытых магазинов. Но когда мы миновали документальную киношку «Новости дня», где-то у пивной «Вена» я заметила, что и в нашем, и во встречном потоке преобладает молодежь, одетая подобно нам с Юркой, но куда стильнее, «шикознее» и зарубежнее. Нет, не они одевались подобно нам, а мы — подобно им, но отдаленно-зеркально, беспомощно и самодеятельно. Парочек вроде нас попадалось немного: шли, сцепившись, однополые шеренги, парни отдельно, девушки отдельно. Мужские четверки, пятерки, шестерки хиляли небрежно и вихляво, женские плыли собранно, напряженные ожиданием. От идущей перед нами мужской пятерки оторвался парень, двинулся к женской встречной, тихо сказал что-то одной из девушек, подхватил ее под руку — образовалась пара.

— Гляди, чувак чувиху цепляет! Ой, да это сам Леопольд!