Лиловые люпины

Чтобы попасть домой, следовало либо нагло стучаться в только что демонстративно, со злобой закрытые двери, либо спуститься вниз, выйти по запасному ходу парадной во двор, перебежать его и подняться по крутой и узкой черной лестнице. Естественно, я выбрала второй путь: так хоть ненадолго оттягивался момент встречи с ними со всеми, и к тому же я могла открыть черный ход своим ключом.

Мы наскоро, скользящим поцелуем, простились внизу, подтвердили завтрашнюю свиданку у рынка в пять, и я побежала кружным путем.

…Я считала, что меня встретит то же угрожающее молчание, но мать, едва я вошла и разделась, обратилась к отцу и бабушке:

— Сколько бы мы ни договаривались не обращать на нее внимания, — обращать, пока она при нас, придется. Ведь у такого, мягко говоря, поведения могут быть свои, прошу извинения, последствия, которые мы же, позвольте подчеркнуть, будем расхлебывать.

— Точно, Надежда, того и гляди в подоле принесет или, куда с добром, болезнь какую дурную подхватит, — упростила бабушка.

Я сообразила, что она имеет в виду сифилис, единственную мне известную «дурную» болезнь, как будто остальные болезни — хорошие, и пожала плечами: Юрка — и сифилис? Мать заметила мое движение.

— Ах, ее, видите ли, коробит ваше предположение, мама. А нас не должно коробить, что в т а к о й день, тем более в день, когда она нас довела до вызова комиссии, она позволяет себе сидеть на лестницах с ухажерами. Ее, смею добавить, ничем уже, видно, не прошибешь, так мы должны хоть о самих себе, простите за эгоизм, подумать, самих себя обезопасить. Нам нужно хотя бы знать, еще раз прошу извинить меня, начала она уже или только на подходе.

— Это-это-это… ты гово… ты гово… — заскочило у отца.

— Что я говорила, Миша? — разгадала мать.

— Это-это-это… паль… пальто.

— Пальто проверить, — досказала бабушка, — не помешает.

Она шагнула к вешалке, сорвала с нее мое пальто и бросила на диван. Мать предусмотрительно отодвинула стол, и они втроем склонились над моим пустым, беспомощно раскинутым пальтишком. Я не понимала еще, что в нем можно проверять, и опасалась лишь за красный поясок, заблаговременно снятый, свернутый и сунутый в карман во дворе, но само беззащитное положение пальто на диване остро возмутило меня. Я попыталась пробиться к дивану силой, растолкать их, отнять одежку, но на этот раз они все оказались начеку и не подпустили меня. Они словно мстили за вчерашнее, когда вместо пальто на диване валялась я сама, но отбилась ногами. Пальто было подробно осмотрено, и на спинке его обнаружилось предательское светлое пятно свежей известки: стену парадной, к которой прислонял меня Юрка при первых сегодняшних поцелуях, недавно белили.

— Ясно дело, — заключила бабушка, — об стенки в парадной ее обтирали. И добро бы кто приличный, в шляпе-в галстуке-в очках, — выговорила она одним духом, — а то ты же, Надя, говоришь, гопник какой-то.

— Это-это-это… пере… пере… вернуть. Подала… подала…

— Верно, зятек, и подкладку посмотрим. Хорошо, вспомнили, — видать, у самого в молодости хахальниц на том ловили. Бывает, остается.

Что уж они думали найти на подкладке, я решительно не поняла, но сделала еще попытку отбить пальто, снова безрезультатную, — наскок встретили дружно выставленными назад локтями. Тогда я отошла, села на стул и безучастно глядела, как пальто перевернули вверх подкладкой, как она заблестела под светом, выношенная, зелено-оранжевая, довоенно-попугайская. Они ничего на ней не нашли и стали ворочать пальто туда-сюда, дергать, прощупывать, чуть ли не колошматить бессмысленно кулаками по рукавам и полам. В бабушкиной руке откуда ни возьмись появилась щетка, и она попутно счистила ею позорное пятно известки.

— А тут что-то есть, — сказала она, задев щеткой карман, и вытащила оттуда поясок и груду мелочи. — Откуда у нее ремень? И мелочи полно. Считай, Надежда.

Мать принялась считать мелочь на клеенке, разбирая ее кучками по достоинству, с тихим шелестом двигая монеты.

— Рубль девяносто, — объявила она.

— Ну, это она накопила от завтраков, я последнее время только на завтраки ей и даю, — поспешила заявить бабушка, как всегда боясь обвинений в попустительстве. — Да ведь на ремень все равно буфетных денег не хватило бы, он рублей этак в пять. Подарили ей, стало быть, ремешок, продаваться начала. Да за дешевку какую! Ну, дожила я, зажилась, подохнуть бы, и чего мой-то жених единственный, Иван Лопатин, меня к себе выписать не торопится?..

— Да, скорей всего, она начала уже, — сказала мать. — А возможно, еще только на подходе.

Вопрос, очевидно, остался для них невыясненным, но мстительная казнь пальто прекратилась. Бабушка повесила его на место.

— Слушайте, Миша, Надя, — предложила она вдруг, — а что, если мы ее попросту из дому больше не выпустим, раз такое дело? На что нам всякий вечер ее дожидаться, переживать-то из-за шлёндры? Запрем сейчас пальто, шапку, ботинки, чтоб и носу к гопникам своим не казала!