Лиловый фетр

Позвонить попробую я маме,
Номер я попозже наберу,
Сделаю заметку или в плане…
Вся же жизнь, к несчастью, на бегу.
Пусть немного разойдутся пробки,
Ежедневные рутинные дела
Выйдут вон за жизненные скобки,
И найду я нужные слова.
Вот три дня… неделя за неделей…
Пролетели нервным вихрем вновь.
Все дела, соцсети, еле-еле
Я осилить силюсь эту новь.
Наконец я смог поставить точку,
Отговоркам говорю я: «Нет!»
Телефон в руке, гудков отсрочка,
Нет ответа – мамы в трубке НЕТ!
От соседей я узнаю позже —
Приступ… сердце… так ждала меня!
Вот Она теперь всего дороже…
Позвоните маме раньше, чем смог я!

Мне сегодня достаточно

Мне сегодня достаточно неба,
Вязких капель и мартовских луж,
Свеже-теплого белого хлеба,
Кофе крепкого, сахарных груш.
Мне достаточно трели весенней,
Пледа теплого ночью глухой,
Ощущения собственной тени,
Что я жив и не сломан судьбой.
Как же надо для счастия мало,
Как запросы у нас велики —
Ведь, по сути, нам всем не хватало
Рядом верной, любимой руки…

Проза

«На все воля Божья»

Посвящается Ольге Филипповне и Николаю Павловичу Ишаниным

На пороге появилась ночь. Чуть слышно пробираясь сквозь деревья и кусты, стелясь по росистой траве, она обняла своими черными ручищами все окрестные дома, в рядок стоящие вдоль тракта, ведущего из Санкт-Петербурга в Архангельск.

Лишь один неприметный домишко в ветхом деревянном кафтане, единственное окно которого выходило на дорогу, неловко отгородившись от остальных, еще не спал.

Войдем же. Легкая деревянная дверь без скрипа и визга открывает просторные сени. Тут и там тучи склянок, горшочков и мешочков, в каждом углу развешаны пучки безмятежно дремлющих лекарственных трав; почувствуйте это чудо природы – мелодию аромата!

Двери, которая ведет в саму избу, нет. Проем занавешен плотным, истрепанным куском материи когда-то зеленого цвета. Откинем импровизированную дверь: нашему взору предстает огромное помещение, разделенное пополам тонкой перегородкой. Подобие комнаты с левой стороны занавешено той же выцветшей зеленой материей. Это маленькая лаборатория.

Населена она разноцветными бутыльками, ароматными травными букетами, небольшим столом и печкой, на плите которой в чугунных котелках кипят разнообразные зелья.

Остальное помещение – неуютная комната, которая одновременно служит столовой, спальней, кабинетом и приемной для больных.

Как уже, наверное, догадался читатель, необычный дом принадлежит никому иному, как сельскому лекарю. Знакомство состоялось.

Вдоль перегородки стоит большая железная кровать без матраса, с настилом из досок, застеленная шерстяным одеялом. Рядом с кроватью ютится дубовый письменный стол времен Петра Первого, а у окна стоит огромная деревянная кадка с высоким заморским растением, раскидистая верхушка которого усыпана изумительными голубыми цветами. Около пышного растения, в самом углу, под тяжестью лет сгибается ольховое графское кресло, обитое красным бархатом, со стертой вышивкой герба на спинке. Кому принадлежало оно и как здесь оказалось, как и стол, – никто не знал.

В нем и спал, удобно устроившись, хозяин сего скромного жилища – лекарь Анатас.

Спящий мужчина 35 лет от роду обладал восхитительной для этой местности смесью кровей – русской и итальянской, что непременно отразилось на его немного изможденном, но аристократичном и слегка смуглом лице. Нос, губы и подбородок носили печать греческого профиля. Мягкие черные волосы, уже тронутые благородной сединой, ниспадали на плечи.

Безупречное атлетическое сложение и величественная осанка могли бы выдать его дворянское происхождение. Однако вся его родословная сводилась к брезгливой каллиграфичности конторского служаки: «сын купца от беглой крестьянки из Палермо». Его отец – русский купец, приютил у себя беглую крестьянку из Италии, на которой затем и женился.

Молодой человек, а этого мужчину нельзя было назвать иначе, так как, несмотря на возраст и седину, он выглядел на 10 лет моложе, спал в многовековом кресле, забыв потушить огонь.