Лиловый цветок гибискуса

— Уезжают образованные люди, те, у кого есть потенциал что-то изменить. Остаются те, кто слаб. А тираны продолжат править, потому что никто не способен им противостоять. Разве ты не понимаешь, что это замкнутый круг, Ифеома? Кто его нарушит?

— Это нереалистичная пропагандистская чепуха, тетя Чаки, — неожиданно влез в разговор Обиора.

И я ощутила, как на террасу обрушилось что-то тяжелое и холодное и придавило всех. В тишине послышался плач ребенка.

— Обиора, иди в свою комнату и жди меня там, — сказала тетушка Ифеома.

Обиора встал и вышел. Он помрачнел, как будто только что осознал, что именно он сотворил. Тетушка Ифеома извинилась перед подругой, но ничего уже нельзя было вернуть. Между ними повисло оскорбление, произнесенное четырнадцатилетним подростком, которое отягощало их языки и делало беседу тяжким трудом.

Вскоре после этого гостья ушла, и тетушка Ифеома вихрем рванулась в квартиру. До меня донесся звук шлепка и ее громкий голос:

— Я возмущена не тем, что ты не согласен с моей подругой, а тем, как именно ты это несогласие выразил. Я не допущу, чтобы в этом доме росли невоспитанные дети, ты меня понял? Я не потерплю от тебя подобных выходок! I na-anu?[136]

Тетушка понизила голос, и я больше ничего не смогла расслышать.

— А мне всегда достается хворостиной по рукам, — сказала Амака, присоединившаяся ко мне на террасе. — Обиору прежде пороли по ягодицам. А меня — нет. По-моему, мама считает, что это могло как-то плохо на меня повлиять. Ну там грудь не вырастет или еще что-то в этом роде. Хотя я предпочту удар розгой, чем ее оплеухи, потому что рука у нее железная, ezi okwum[137], — засмеялась Амака. — А потом мы часами говорили о том — что произошло. Я терпеть это не могла. Отшлепали — и достаточно, отпускайте! Но нет, она обязательно должна объяснить, почему меня наказали, чего я не должна делать, чтобы меня не наказывали в будущем. Вот этим она сейчас и занимается с Обиорой.

Я отвела глаза. Амака взяла мою руку в свою. Она оказалась теплой, как рука человека, только что переболевшего малярией. Она ничего больше не говорила, но я понимала, что она думала о том, как по-разному проходило наказание у нас с Джаджа и у них.

Я откашлялась.

— Должно быть, Обиора очень хочет уехать из Нигерии.

— Он придурок, — сказала Амака и крепко сжала мою руку, перед тем как отпустить.

Тетушка Ифеома мыла холодильник, который стал плохо пахнуть из-за непрекращающихся отключений энергии. Она вытерла вонючую лужу винного цвета, вытащила пакеты с мясом и стала складывать их в миску. Крохотные кусочки говядины покрылись коричневыми пятнами. Куски курицы, которую убил Джаджа, стали насыщенного желтого цвета.

— Сколько мяса пропало, — сказала я.

— Kwa[138] пропало? Я хорошенько его отварю со специями, и все дурное уйдет.

— Мам, она говорит, как дочь Большой Шишки, — сказала Амака, и я была ей благодарна за то, что она не усмехнулась привычной едкой ухмылкой, а рассмеялась материнским смехом.

Мы перебирали рис на террасе, сидя на подстилках на полу. Мы сели так, чтобы на нас попадали лучи утреннего солнца, встающего после обильных дождей. Перебранный и еще грязный рис лежал перед нами аккуратными горками на эмалированных подносах, а мусор мы складывали на подстилки. Потом Амака разделит чистый рис на мелкие порции, чтобы продуть его, освобождая от шелухи.

— Проблема этого дешевого риса в том, что он сваривается в кашу, сколько бы воды ты туда ни наливал. Ешь и думаешь, что это: пюре или рис? — бормотала Амака, когда тетушка Ифеома отлучилась. Я улыбнулась. Никогда еще я не испытывала такой радости от общения, которую ощущала сейчас, сидя рядом с кузиной и слушая ее кассеты с записями Fela и Onyeka. Никогда раньше молчание не было таким комфортным, как сейчас, когда мы перебирали рис, внимательно его разглядывая, потому что некоторые его зерна напоминали маленькие камушки. Даже воздух казался неподвижным, медленно пробуждавшимся после дождя. Облака только начали растворяться на небе, с трудом отделяясь друг от друга, как пушистые семена хлопка, извлеченные из высохшей коробочки — бывшего цветка.

Наш покой был потревожен звуком подъезжающей машины. Отец Амади в это время должен был работать в офисе в капелланстве, но я все равно надеялась, что это он. Я уже представила, как он, улыбаясь, подходит к террасе, придерживая сутану рукой, чтобы легко взбежать по ступеням.

Амака обернулась первой.

— Тетя Беатрис!

Я мгновенно развернулась. Мама выбиралась из потрепанного желтого такси. Что она тут делает? Что произошло? Почему на ней ее домашние желтые тапочки?

Она медленно шла к нам, придерживая рукой накидку, которая казалась такой свободной, что в любой момент могла соскользнуть с ее талии. Блуза была помята.

— Мама, о gini? Что-то случилось? — спросила я, обняв ее и быстро отстранившись, чтобы всмотреться в ее лицо. У нее были холодные руки.

Амака тоже обняла ее и приняла у нее сумочку.

— Тетя Беатрис, ппо.