Лиловый цветок гибискуса

Тетушка Ифеома торопливо вышла на террасу, вытирая руки о переднюю часть шорт. Она обняла маму и повела ее в гостиную, поддерживая так, как поддерживают калеку.

— Где Джаджа? — спросила мама.

— Гуляет с Обиорой, — ответила тетушка. — Садись, nwunye т. Амака, возьми у меня из сумки деньги и сходи за лимонадом для тети Беатрис.

— Не беспокойтесь, я попью воды, — сказала мама.

— У нас давно не было света, она теплая.

— Не важно. Мне подойдет.

Мама аккуратно опустилась на край плетеного стула и покрутила головой. Взгляд ее был пустым. Я точно знала, что она не видит изображение свежих агапантусов в восточной вазе, которое висело на стене в рамке под стеклом.

— Не знаю, все ли у меня в порядке с головой, — сказала она и прижала тыльную сторону ладони ко лбу. Так обычно проверяют, нет ли у больного температуры. — Я сегодня выписалась из больницы. Доктор велел мне отдыхать, но я взяла деньги Юджина и попросила Кевина отвезти меня в парк. А оттуда я взяла такси.

— Ты была в больнице? Что случилось? — тихо спросила тетушка Ифеома.

Мама осмотрела комнату. Какое-то время она разглядывала настенные часы, у которых была сломана секундная стрелка, и только потом повернулась ко мне.

— Помнишь маленький столик, на котором мы держим семейную Библию, nne? Твой отец разбил его о мой живот, — это прозвучало так, словно она говорила о ком-то другом и столик был сделан не из массива дерева. — Кровь перестала идти еще там, на полу, до того, как он отвез меня в больницу Святой Агнессы. Доктор сказал, что не смог ничего сделать, чтобы спасти ребенка, — мама медленно покачала головой. Тонкая дорожка от слез пролегла на ее щеке, как будто им было сложно расстаться с их источником.

— Ребенка? О чем ты?

— Я была на седьмой неделе.

— Ekwuzina! Не говори этого больше! — глаза тетушки Ифеомы расширились.

— Это правда. Юджин не знал, я еще не говорила ему, но это правда, — мама соскользнула на пол. Она так и сидела, вытянув перед собой ноги. Это было так неприлично, но я опустилась рядом с ней, касаясь плечом ее плеча.

Она долго плакала. Она плакала до тех пор, пока моя рука, сжатая в ее пальцах, не онемела и пока тетушка Ифеома не закончила готовить на кухне испортившееся мясо в остром соусе. Она плакала пока не уснула, положив голову на стул. Джаджа положил ее на матрас на полу в гостиной.

Вечером позвонил отец. В это время мы сидели вокруг керосиновой лампы на террасе. Тетушка Ифеома взяла трубку, и потом вышла, чтобы сказать маме, кто звонил.

— Я повесила трубку. Я сказала ему, что не подпушу тебя к телефону.

Мама взлетела со своего стула.

— Зачем? Зачем?

— Nwunye т, сядь сейчас же, — рявкнула тетушка Ифеома.

Но мама не села. Она пошла в комнату тетушки Ифеомы и набрала наш домашний номер. Потом телефон коротко тренькнул еще раз, и я поняла, что отец перезванивает. Она вышла из комнаты примерно через четверть часа.

— Мы завтра уезжаем, дети и я, — произнесла мама, глядя куда-то выше уровня глаз всех присутствовавших.

— Куда? — спросила тетушка Ифеома.

— В Энугу. Мы возвращаемся домой.

— У тебя что, не все дома, gbo? Никуда ты не поедешь.

— Юджин приедет за нами.

— Послушай меня, — тетушка смягчила голос. Должно быть, она уже поняла, что крик и давление не проникнут сквозь натянутую мамину улыбку. Глаза мамы все еще оставались пустыми, но она уже выглядела совсем не так, как та женщина, что утром выбралась из такси. Теперь она была одержима другим демоном. — Хотя бы останься еще на пару дней, не возвращайся так скоро, nwunye т.

Мама лишь отрицательно покачала головой. Если бы не поджатые губы, ее лицо походило бы на маску.

— Юджин плохо себя чувствует. У него мигрени и высокая температура, — сказала она. — Он несет на себе столько, сколько не вынесет ни один мужчина. Ты знаешь, что сделала с ним смерть Адэ? Сколько всего свалилось на одного человека!

— Ginidi[139], к чему ты это говоришь? — тетушка Ифеома нетерпеливо отмахнулась от насекомого, подлетевшего слишком близко к ее ушам. — Когда Ифедиора был жив, были времена, nwunye т, когда университет не платил нам зарплату месяцами. У нас с Ифедиорой не было ничего, да, но он никогда не поднимал на меня руки.

— А ты знаешь, что он оплачивает школу почти сотне ребятишек? Знаешь, сколько людей обязаны жизнью твоему брату?

— Речь не об этом, и ты это знаешь.

— Куда мне деться, если я уйду из дома Юджина? Скажи мне, куда мне идти? — мама не ждала ответа. — Ты хоть знаешь, сколько матерей вешали на него своих дочерей? Знаешь, сколько просили сделать их беременными, даже не выплачивая выкупа за невесту?

— И что? Я тебя спрашиваю, и что с того? — тетушка Ифеома уже кричала.

Мама опустилась на пол. Обиора раскатал там матрас, и на нем было место, но она села на голый цемент, прижавшись лбом к перилам.

— Снова ты за свои университетские лозунги, Ифеома, — тихо сказала она, а потом отвернулась, дав понять, что разговор окончен.

Я никогда раньше не видела маму такой, никогда не видела этого выражения глаз, никогда не слышала, чтобы она говорила так много за такое короткое время.