Лимонов

Он мечтал перейти из категории писателей известных в категорию знаменитых и понимал, что для этого необходима дисциплина. Спать ложился, как правило, после полуночи, но вставал на заре и, после хорошей зарядки с гантелями и отжиманиями, проводил пять часов за рабочим столом. После этого считал себя свободным на весь день и отправлялся гулять, чаще всего в богатые кварталы Сен-Жермен-де-Пре и Фобур-Сент-Оноре, против которых в его душе пылала прежняя ненависть: пока жива твоя злость, ты не превратишься в домашнее животное! При таком образе жизни он в течение десяти лет писал и публиковал по одной книге в год. Сюжет был один – его жизнь, которую он как бы нарезал ломтями. После трилогии «Эдуард в Америке» («Русский поэт предпочитает больших негров», «Дневник неудач ника», «История его слуги») он знакомит читателя с малолетней шпаной Эдом («Подросток Савенко», «Молодой негодяй»), а потом рассказывает о детстве Эдика, которое пришлось на сталинскую эпоху («У нас была великая эпоха»). Кроме этого, печатает несколько сборников рассказов, собрав в них то, что не вошло в романы. Все эти книги очень хороши: просты, откровенны, полны жизни. Издатели были рады их печатать, критики – высказываться по их поводу, а верные почитатели, и я в том числе, – их читать, однако, к его глубокому разочарованию, довольно узкий круг последних почему-то не расширялся. Один из издателей посоветовал ему для разнообразия написать настоящий роман, лучше всего какую-нибудь «клубничку». Он принялся за работу со свойственным ему рвением, накропал четыре сотни страниц про русского эмигранта, прокладывающего себе путь в нью-йоркское высшее общество, приобщая богатых дамочек к садо-мазохистским утехам. Однако, несмотря на все усилия слепить что-нибудь скандальное, несмотря на обложку модного журнала, где автор представлен извращенцем в смокинге с двумя голыми девицами у ног, настоящий роман под названием «Оскар и женщины»[33] успеха не имел: надо признать, что он был откровенно плох. «Русский поэт» был напечатан тиражом в пятнадцать тысяч экземпляров – большой успех для первой книги, но Эдуард рассчитывал, что успех пойдет по нарастающей, а он, наоборот, как-то скукожился и замер на уровне между пятью и десятью тысячами. Если говорить о доходах, то даже вкупе с несколькими переводами, даже если Эдуард, используя свое обаяние, умел добиваться самых высоких авансов, на выходе получается отнюдь не Клондайк: 50–60 тыс. франков в год – месячная зарплата высокопоставленного чиновника. Ему все равно приходилось отовариваться в дешевом супермаркете Saint-Paul, отыскивая там самую дешевую еду, еду бедняков, которую он ел всю жизнь: курицу – из нее можно сделать суп на несколько дней, макароны, вино в пластиковых бутылках. А если на кассе ему не хватало пары франков, то приходилось отказываться от чего-то под презрительными взглядами стоявшей сзади очереди.

Литература не была для него самоцелью, Эдуард рассматривал ее лишь как доступный способ добиться своей истинной цели – стать богатым и знаменитым, особенно знаменитым, однако, прожив в Париже 4–5 лет, он понял, что, возможно, не достигнет ее никогда. Будет стареть, так и не выйдя из амплуа писателя второго плана с налетом пикантной скандалезности, на которого коллеги в книжных салонах смотрят с завистью, потому что он нравится хорошеньким и смелым девушкам, и коллегам кажется, что жизнь у него гораздо более цветистая, чем у них. А на самом деле он живет в незавидной квартирке со страдающей запоями певицей, шарит по собственным карманам, чтобы наскрести на кусок ветчины, и тоскливо размышляет, из каких еще воспоминаний можно слепить сюжет будущей книги. Потому что истина заключается в том, что он выдыхается, что он распродал почти все свое прошлое и осталось только настоящее, а это настоящее – вот оно: радоваться нечему, особенно когда узнаешь, что этот ублюдок Бродский только что отхватил Нобелевку.

4

В один прекрасный день Эдуард оказался в Будапеште, на международном конгрессе писателей, поскольку теперь его стали приглашать и на встречи подобного рода. Там собрались великие гуманисты вроде поляка Милоша и Надин Гордимер из ЮАР. С французской стороны присутствовали молодой Жан Эшено, светловолосый, сдержанный, элегантный, и Ален Роб-Грийе с женой: он – язвительный и жизнерадостный, широкие жесты, глубокий голос, упивается своей известностью и, как гусар, радуется доброй шутке; она – миниатюрная, смешливая, чрезвычайно живая дама, слывшая любительницей веселых вечеринок; в сущности, оба – милейшие люди. В остальном же – обычный ассортимент: твидовые пиджаки, очки «лектор», химические завивки с голубым отливом, мелкие сплетни об издательском житье-бытье: этот контингент мало чем отличается от делегации Союза писателей на междусобойчике в Сочи.