Лимонов против Жириновского

С казаками станицы Северской я отвел душу. Выпив едва ли не больше их всех и оставшись трезвым (с виду), я, полагаю, оставил после себя хорошую память в станице. Архипов пьет мало, Жириновский пригубил несколько рюмок, но я отстоял единолично честь команды ЛДП, не будучи ее членом. Расставался я с казаками неохотно, и усатый Мироненко предлагал мне оставаться и идти продолжать пить к нему. Эх, и сегодня жаль недопитого, недоеденного и недопетых песен в Северской! Но мы должны были возвращаться в Краснодар.

По дороге, в ночи у нас что-то сорвалось под автомобилем, черт его, какая-то деталь, и она ударяла по асфальту и камням дороги. Пришлось остановиться, и шофер, чертыхаясь, залез под машину. Архипов, я и Мусатов и Владимир Михайлович обменивались историями под вышедшей вдруг, дождь прекратился, большой луной. Жириновский сидел в машине один. Раздраженный. То ли от выпитого, то ли от задержки на дороге. У себя в блокноте того времени нахожу короткую стыдную запись, которая может быть квалифицирована (во Франции уж точно) как антисемитская:

«Вождь же сидел в машине. Вождь, конечно, еврей, и даже сомнений не может быть. Рыжий хитрый энергичный еврей».

На следующее утро я наскоро (голова таки болела) дал интервью корреспонденту «Краснодарских новостей», и мы на нескольких машинах поехали на местное телевидение. Оказалось (это для меня), что там никто нас не ждет. Больше часа пришлось нам прождать у проходной телевидения, прежде чем удалось договориться о том, чтобы нас пропустили. Там, после множества перипетий нас отсняли двоих, Жириновского и меня отдельно (по моему настоянию отдельно. Я, правда, не помню почему я настоял на этой раздельности), каждого на 7—10 минут. Жириновский произнес монолог, меня же интервьюировали. Из телевидения мы отправились прямиком на площадь у здания краевого совета, где собрались к 12 часам казаки. Зрелище оказалось внушительным. Бышлыки, папахи, черная и синяя форма, погоны, сапоги, нагайки в сапогах…

Выяснилось, однако, что казаки разобщены. Часть казаков возглавляет атаман Громов. Бородатый и кряжистый, атаман Громов пригласил якобы Жириновского, меня в кабинет, а вот когда мы прибыли, отказался от приглашения. Все это я узнал уже вылезая из машины и шагая на площадь, узнал от Архипова. Поэтому я не уверен, так ли это было на самом деле. Приглашал ли вообще кто-либо Жириновского в Краснодар или он явился тогда сам? Он вполне мог явиться и без приглашения.

Сходка казаков была назначена по следующей причине. Казаки собрались к зданию краевого совета, где как раз началось заседание совета, чтобы потребовать отставки префекта Краснодарского края Дьяконова, назначенного Ельциным. Позднее Дьяконова убрали, тогда же борьба только начиналась. На площади, запруженной живописным казацким народом, меня узнал такой из себя гражданский и не казацкий «дядя» в клетчатой коричневой шляпке. «Дядя» оказался главным редактором журнала «Кубань» Канашкиным. Он умолил меня пойти. с ним в редакцию, расположенную на одной из соседних улочек. Журнал «Кубань» как раз напечатал тогда в 3–4 номере начало моей книги «Подросток Савенко». Впоследствии по требованию каких-то (казацких!) организаций публикация этой вполне невинной, на мой взгляд, книги была приостановлена. Однако Канашкин напечатал книгу отдельным изданием. Канашкин утащил меня с площади, притащил в редакцию «Кубани», утащил в фотографию, заставил сняться с редакцией журнала в позах XIX века (техника в этой фотографии тоже была XIX века) и отвел обратно на площадь.

Жириновский бывало разговаривал с народом с площадки лестницы соседнего со зданием краевого совета дома. Толпа в несколько сот человек слушала его. Жириновский говорил об армянах и о том, что выселит их из Краснодарского края. Увидев меня, поднимающегося, Жириновский представил меня толпе: «Писатель, член нашего теневого кабинета». Толпа зааплодировала и закричала: «Эдик! Эдик!» Я сказал несколько слов, и они пошли на меня с рублями, десятками, сотнями, с газетами и календарями, — дабы я дал им автографы. «Спасибо, Эдик! Эдик» так они меня называли. Точно так же кричит толпа и в Москве «Эдик!», но тогда в Краснодаре впервые я подумал: «А почему собственно Эдик!» Жириновского вон никто и никогда не называет Володей? А почему интересно?