Но на самом деле, проповедуют дзен-буддисты, вас тут нет. Есть четкое осознание себя, как мыслящей субстанции, и больше ничего. Это и есть просветленное созерцание. Осознание себя частью Дао — изначальной истиной реальности. Оказаться в гармонии с собой и миром, перестать существовать, и при этом все равно осознавать себя. Не потерять самого главного — возможности свободно мыслить. Вот это и есть ваше истинное Я. Оно не замутнено алчным разумом, и не погрязло в низменных желаниях тела. Вы существуете, пока мыслите. А есть у вас тело, или нет — никакого значения не имеет.
Только просветленное сознание может познать пустоту бытия. Понять, что кроме пустоты, вокруг больше ничего нет. Никогда не было, и никогда не будет. Ни до вашего появления на свет, ни после того, как вас не станет. Ваше сознание — всего лишь иллюзия, навязанная телом. Потому что вашему сознанию просто негде быть. И физический мир вокруг точно такая же иллюзия, придуманная вашим сознанием.
Нет ничего, кроме вас самого, потому что именно вы и есть тот, кто воспринимает окружающий мир. И одновременно, тот, кто его создает внутри себя, мимолетным мысленным усилием. Без вас никакого «физического мира» внутри или вовне не существует. Так как некому воспринять его наличие или отсутствие.
Будет ли мебель отражаться в зеркале, если в комнате никого нет? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо разобраться, а что такое отражение? Это фиксация изображения на сетчатке глаза наблюдателя? Это столкновение фотонов со светочувствительной пластиной или фотоэмульсией?
Нет! Правильный ответ — это осмысление наблюдателем факта наличия или отсутствия отражения. Квантовый эффект наблюдателя появляется только в момент осознания человеком результата наблюдения. И на этом построено множество квантовых парадоксов…
Но если мир находится внутри вас, то вы и есть этот самый мир. Вы и есть Будда, познавший дзен. Потому что больше никого и ничего нет. А есть только пустота несуществования вне вас.
И тут Лена внезапно все поняла. Это произошло как-то само собой, словно на нее снизошло озарение. Она поняла, почему и как оказалась здесь. Она поняла, и что ей делать дальше.
Во-первых, ей нужны ее кисточки. И она тут же увидела их, все тридцать шесть штук, в небольшой деревянной коробочке. Она осторожно открыла коробку и взяла одну. Вот эта, тоненькая, вполне подойдет. Чем взяла? Конечно рукой. Своей тонкой, изящной рукой. Вот она, эта рука. Она никуда и никогда не исчезала. Потому что это ее рука. Куда же могла исчезнуть ее рука? И весь мир вокруг — это ее мир. Он тоже никуда не мог исчезнуть. Ведь он еще даже и не начинал существовать.
Во-вторых, холст больше не нужен. Весь мир вокруг — это ее холст. И сейчас она будет делать то, что любит больше всего на свете. Она будет рисовать.
Лена осторожно нанесла несколько штрихов, как бы размечая окружающее пространство в соответствии со своим замыслом. Краска ложилась мазками легко и точно. Но ведь так и должно быть. А потом она перестала осторожничать. Движения стали быстрыми и стремительно легкими. Вокруг зазеленела травка, уютно зажурчал небольшой ручеек, расцвела липа. А под ней с доброй улыбкой стоял Якут в своей смешной меховой тужурке.
— Так тоже можно, Лена, — сказал он, все еще улыбаясь, — но это совсем другой способ.
Самохвалов привез целую кучу холодного оружия. Заставил подержать в руках каждый образец. Заставил долго фехтовать теми, которые Артему понравились больше всего. Он так и не понял, зачем полковник объехал несколько музеев и вычистил запасники от этого железного хлама.
Оружием, кстати, заинтересовались все, кроме Лены. Она лишь мельком прикоснулась к груде, и сказала своим певучим голоском:
— Мне это не нужно.
Самохвалов принялся азартно объяснять ей о самообороне в случае возникновения опасности для жизни. Но она взглянула невидящим взглядом и повторила:
— Мне это не нужно.
Внезапно ее поддержал Якут. Старик отвел Самохвалова в сторонку и принялся что-то долго и обстоятельно втолковывать на ухо. В конце концов, полковник согласился.
Яна сбежала, уступив место Юрвасу. Мужчины всегда неравнодушны к холодному оружию. Целых полчаса он не мог отойти от вожделенного боевого железа. Брал по одному раритету, рассматривал, вздыхал, цокал языком и все время твердил: