Лингвистические парадоксы

Подобно паре огонь — вода, лингвисты отметили ряд других противопоставлений, например день (мужской род) — Ночь (женский род), характерное для многих индоевропейских языков. Религиозно-мистический характер санскритского (санскрит — язык Древней Индии) обозначения света, дня вне всякого сомнения. Недаром Юпитер для римлян прежде всего бог света. Его называли Люцетиус (Светодающий). Мистический характер ночи ощущался еще сильнее. Слова, обозначающие ночь, повсюду женского рода. В многочисленных сказаниях' именно ночью действует нечистая сила; об этом же свидетельствует и поговорка: Не к ночи будь помянуто и др.

Названия деревьев (особенно плодовых) в индоевропейских языках были женского рода, названия плодов — среднего (дерево рассматривалось как нечто рождающее, подчеркивалось женское начало). Так, в латинском языке название грушевого дерева — женского рода, а плода груши — среднего рода. Аналогичный пример в русском языке: яблоня — яблоко. Вообще, в русском языке, кроме слов дерево и растение, нет других названий деревьев среднего рода (обобщающее родовое слово противопоставлено конкретным видам, которые одушевляются).

В разных языках противопоставлялись обозначения луны и солнца. Мужское начало солнца открывается нам в его имени (мужского рода) в Древней Руси — Дажьбог. Дажьбог — сын Сварога. В одном из древних текстов читаем: Солнце царь сынъ Свароговъ еже есть Дажьбогъ. Наконец, нельзя не заметить, что в большинстве языков слово земля — женского рода, тогда как небо — обычно мужского. Небу приписывалось мужское начало, земле — женское, производящее, рождающее. Во множестве сказаний, песен, пословиц мать сыра земля противопоставляется небу-батюшке.

Любопытно, что в ряде языков, которые в глубокой древности были родственными, близкими, которые восходят к одному праязыку, названиями ребенка служат существительные среднего рода (ср. немецкое das Kind, русское — дитя), причем резко расходящиеся между собой. Это свидетельствует об их позднем образовании в сравнении с такими словами, как отец, мать, сын и дочь.

Это было убедительно показано О. Н. Трубачевым, который отметил: «Причина их относительно позднего оформления заключается в том, что используемая при этом форма среднего рода в более древние эпохи не могла обозначать живых существ, поскольку смысл ее существования состоял в обозначении всего неодушевленного в противоположность одушевленному. Общие названия «ребенок, дитя» могли, таким образом, возникнуть лишь позже, при известном (ослаблении этого противопоставления. Однако названная специфика среднего рода сохранилась в индоевропейских языках... до настоящего времени в остаточном виде. Вследствие этого общий термин «ребенок», выраженный существительными среднего рода, остался по своей природе противоречивым. Вполне вероятно, что именно этим объясняются ограничения в употреблении этого термина, который относят обычно только к малолетним потомкам, младенцам, в то время как для более старших возрастов противоречие между формой среднего рода и одушевленностью обозначаемого становится уже нетерпимым».

В самом деле, иначе трудно объяснить существование слова дитя: ведь пол ребенка устанавливается легко и сразу. И, строго говоря, логично было бы иметь в языке два различающихся по родам слова: одно для младенца мужского пола, другое — для младенца женского пола. Любопытно, что и слова младенец, ребенок могут относиться и к мальчикам, и к девочкам.

Таким образом, «бессмысленная», казалось бы, в наше время категория рода является пережитком старых религиозных воззрений. Выдающийся советский лингвист академик В. В. Виноградов писал по этому поводу: «У подавляющего большинства имен существительных, у тех, которые не обозначают лиц и животных, форма рода нам представляется немотивированной, бессодержательной. Она кажется пережитком давних эпох, остатком многоязыкового строя, когда в делении имен на грамматические классы отражалась свойственная той стадии мышления классификация вещей, лиц и явлений действительности».

Факт родовой принадлежности слова в обычной речи безразличен для говорящих, но в поэтической речи он предопределяет характер образа (олицетворения, сравнения). Так, у С. Есенина («Пороша»):

...Словно белою косынкой
Подвязалася сосна.
Понагнулась, как старушка,
Оперлася на клюку... —

образ задан женским родом слова сосна. Будь сосна в русском языке мужского рода, все было бы иначе. Вот обычные для поэта образы: Березки! Девушки-березки! или Пригорюнились девушки-ели... С тем же постоянством нежное, пышное и яркое дерево — клен — представлено (из-за мужского рода слова) как пьяный сторож.

Иногда силу образу придает подчеркивание несоответствия грамматического рода и пола. Так, в замечательной народной песне о Горе: