Линии Леи

А она тем временем уселась на угол стола, в своей манере закинула ногу на ногу. Просидела так молча минуты три, затем начала покачивать одной ногой. Это хороший признак, Снежная королева нашла выход из глобальной международной проблемы и наконец-то расслабилась. Есть некоторая надежда, что выход заключается не в скармливании меня рыбоглазым чудищам.

— Ну как у тебя, Лен? Всё? — Вересаева переводила взгляд то на неисправную лампочку, то на медика.

— Да, — подтвердила Леночка, — он разрядился.

— Вот и славно!

Вересаева встала, подошла к стене и надавила аккуратно наманикюренным пальцем клавишу выключателя. Неисправная ртутная лампа погасла, вместо нее вспыхнули три соседних плафона. Точно таких же на вид, но нормально работающих.

— В двух словах, без терминологии, объясни ему, в чём дело.

Лена послушно отложила инструменты и повернулась ко мне.

— Я получила результаты анализов крови. Тех, после приступа.

Я кивнул. Мол, понимаю, о чём речь.

— Так вот, ксенобиотики из слюны улитки в твоём организме присутствуют. Не так уж много, но есть. Хотя лучше бы побольше.

— В каком смысле?

— У тебя нет никаких признаков иммунного ответа. Ээээ… короче, твой организм не атакует инородные тела.

— А ещё проще?

— Твой иммунитет или крайне истощен, или вообще вырублен.

— Это что значит? У меня что, СПИД?

— Не обязательно. Может, переболел чем? Или лекарства принимаешь, супрессоры?

— Нет, ничего подобного.

— Тогда сдать дополнительные тесты тебе не помешает. Попозже, когда следы улитки полностью выведутся из крови.

Час от часу не легче.

— А это не они? Не из-за них?

— Точно нет. Понимаешь, они тебе сейчас не вредят. Скорее, наоборот. Я сейчас кое-что замерила, с позволения Елены Владимировны. Эти твои эмоциональные всплески резко сокращают остаточный заряд Леи.

— Лена, я просила без терминологии, — напомнила Вересаева.

— Я постараюсь. Смотри. Когда ты спускаешься в метро, то облучаешься, так? Здоровый организм сразу перерабатывает свет Леи в эмоции. А больной впитывает, повреждаясь. Ты, без иммунитета, сперва тоже впитываешь. Но потом, с некоторой задержкой, наступает резкий выброс эмоций и очищение организма.

— Улиточья слизь?

— Она! Не даёт твоей психике свариться, хотя и накрывает почище любых алкалоидов.

— А вот этот вот цирк с лампочкой? — я покрутил пальцем над головой.

— Да, это разрядник эмоций. Старый, таких мало осталось. Их раньше использовали, когда в метро скапливалось слишком много негатива. Не думала, что когда-нибудь пригодится, но тебя разрядить получилось. Если почувствуешь беспричинную злость, ищи в вестибюле неисправную ртутную лампочку.

Я слушал эти советы, словно приговор.

— Но почему, Лен? Ты же была на медкомиссии, видела мои анализы! У меня всё было в норме! Ни травм, не ранений, я даже простудой не болел!

— Если это и ранение, то очень особое. Словно… как бы тут без терминологии? Никаких изменений в теле, но полный швах с энергообменом. Словно тебе надрезали душу и из раны постепенно вытекает жизнь.

— Я понимаю, что ты утрируешь, но… Можно как-то душу забинтовать, что ли?

— Ещё скажи — жгут наложить. Понятия не имею. Я запросила институт и архивы. Известны случаи, когда мутировавшие люди специально подавляли иммунитет, желая копить в себе энергию. Их нервная система быстро превращалась в мочалку. Лечения я не предложу, оно просто неизвестно.

Она замолчала и продолжила собирать инструменты. Я обдумал услышанное и спросил:

— Сколько?

— Что сколько?

— Сколько мне осталось? До момента, когда Елена Владимировна выкинет меня из метро за шкирку?

— Пока обмен веществ не выведет всё чужое из крови. Это месяц. Потом свет Леи начнёт накапливаться и ты постепенно станешь опасен для окружающих.

— Всего. Сколько времени всего?

— Точно я не скажу… Наверное, полгода у тебя есть, а там как пойдёт, плюс-минус пара месяцев.

По глазам я понял, что Леночке просто жаль меня, и она врёт. Пробормотав слова благодарности, я вылез из-за стола и подошёл к имитации окна. За спиной процокали каблучки и тихо закрылась дверь.

— Вот только давай без этого? — попросила Вересаева. — С Леночкой понятно, юная барышня, а ты чего раскис? Ты опер, каждый день жизнью рискуешь, на неделю вперёд не загадываешь. Тебе эти полгода — как иным целая жизнь. Тем более, ничего смертельного не случилось. Поживёшь на поверхности, как обычный человек.

Врёт она. Не будет у меня полгода. Выгонит раньше, как только почувствует, что я меняюсь. Я бы выгнал.

— Знаете, Елена Владимировна, что в нашей работе сложнее всего? Когда толчёшься каждый день среди колдунов и монстров?

— Знаю, Стожар. Сложнее всего — оставаться человеком.

— А вот и нет. Я только сейчас понял. Стать одним из них ты всё равно не сможешь. Поэтому самое сложное — это хотеть оставаться человеком.

Не оборачиваясь, я почувствовал, как её губы разошлись в улыбке поверх янтарного мундштука.

— Я подумаю над этим, Стожар. Позже.

— Кстати, что у вас опять с ковром?

— А что такое?

— У него снова узор поменялся. Не хватает трёх полос в этом углу. Здесь цвет другой. А этого всего в прошлый раз не было.