Линия фронта

Каждый понимал, насколько мал шанс, однако решение командира вносило определенность, а определенность на войне — уже полдела. Да и разведчик доложил: старичок-лесничий берется переправить через болото, по подводной тропе. Барахтаться придется по шею в жиже, с длинными шестами в руках, и держать интервал в десять — пятнадцать шагов. Для женщин и детей этот путь заказан; да и пройти по нему за несколько коротких ночных часов могло не более сотни человек, и эта группа должна выйти в тыл карателям, ударить в спину, в то время как все остальные двинутся напролом.

Легко сказать — напролом! Там пушки, минометы, авиация… Прошлый день немцы бомбили лес, и возле заброшенного сарайчика прибавилось могил, лежали там теперь и женщины, и дети… Немцы не считают каждый выстрел, как они, однако Бойко распорядился собрать для ударной группы все, что было, оставив в лагере только по три патрона на бойца.

Вечером, перед прорывом, Бойко смотрел на звездное небо и слушал лес. И было странно — небо чистое, не ветрено, а лес шумел — по примете, к дождю. Над кронами поднялась луна. Бойко думал о предстоящем прорыве, пытался представить, как все получится, как будут выводить из окружения всю эту массу людей, и сердился на луну…

Время тянулось медленно. На небе все так же холодно и беспечно мигали звезды, небосвод казался неизменным и недвижным, только медная луна поднялась выше, стала бронзовой. В диск врезалась сбоку темная полоса, будто луна высматривала что-то над макушками деревьев, как хищная птица. Заволокло б ее совсем, проклятую… Бойко отвернулся, глянул на часы, но подгонять никого не хотел. Это лишь усилит суету и вызовет неразбериху. В лагере шла подготовка, там собирали в группки женщин, ребятню и стариков, распределяли раненых, вязали носилки, паковали тюки. В это же время к участку прорыва подтягивались почти все боевые подразделения, в обороне оставались только наблюдатели и заслоны. Бойко понимал, что прорыв блокады, даже успешный прорыв, не венец делу, предстояло еще задержать противника и в эту же ночь увести людей в другой лесной массив, тоже болотистый, но более обширный и, главное, примыкающий к крупному партизанскому району.

К нему подошел фельдшер, который ждал у кромки болота, покуда скроются бойцы Хацкевича, и коротко доложил: «Все в порядке…» Бойко кивнул; фельдшер отступил к землянке, прислонился к тамбуру.

— Бакселяр, вода есть?

— Есть, — сказал тот, протягивая флягу.

Бойко сглотнул и запоздало удивился: он сроду не пил и не курил ночью.

— Сколько в тебе росту, Бакселяр?

— Метр восемьдесят.

— Ты когда родился?

— В феврале.

— Я думал, в январе… — Бойко улыбнулся. — Один английский ученый писал, будто самые рослые мужчины родятся в январе, а мелкота — в июне.

Бакселяр недоуменно смотрел на Бойко.

— А ночью или днем? — допытывался Бойко.

— Днем.

— Помирать тебе, фельдшер, не скоро! Большинство кончаются в час, близкий к часу рождения.

— Чудной вы, товарищ комиссар…

Старый полесовщик, знавший брод, увел группу Хацкевича, в лагере сгустилась тишина. Провожаемый фельдшером, Бойко обошел застывший в немоте табор беженцев. — загнанных войной в лес бездомных людей. Бойко различал, как беззвучно роилась толпа, видел облитые лунным светом лица, они были похожи на зеленые маски, и на всех было написано одно и то же — ожидание. Одни догадывались, а другие сами слышали передвижение партизанских подразделений с участка на участок и не могли не ощущать во всем этом взаимосвязи; все складывалось одно к одному: и розданные последние порции конины, и сбор боеприпасов для группы Хацкевича, и, наконец, поспешное снятие табора, и строгий наказ оставить на месте все, что потяжелее. Все жили ожиданием, и даже ребятня утихла — словно птицы перед ненастьем…

Бойко прошел к партизанскому кладбищу; там он снял фуражку, простился с теми, кто оставался в лесу навечно. Еще свежий холмик желтел и на могиле Можейко. Бойко постоял возле него и надел фуражку, еще раз оглянулся и тихо пошагал прочь, подумав, что отныне вражеские снаряды не будут перепахивать пристанище мертвых. Впрочем, лес этот примет, вероятно, на себя еще налет карателей: через верных друзей партизаны знали, что завтра-послезавтра немцы попытаются окончательно сокрушить оборону. Хорошо, если налет придется по пустому месту…

Но вот мысли Бойко перекинулись на живых, на сердце у него защемило: как там у Хацкевича, прошла ли группа по тайному броду, не заблудился ли проводник?

Бойко прошагал у самого болота, под ногами у него зачавкало, он наступил на немецкую каску, вспомнил, что на днях где-то здесь закончили свой путь прижатые к трясине каратели… В раздумье приблизился к первой роте, ее бойцы выдвинулись почти вплотную к ячейкам прикрытия и, затаившись в чаще, ждали сигнала к ночному прорыву. Левее, метрах в трехстах, сосредоточилась вторая рота, тоже в лесной гущине, и еще дальше — третья. Только здесь, всматриваясь в почти невидимые фигуры партизан, Бойко заметил, что стало темнее, луна скрылась в тучах; временами она появлялась в прогалинах, обливала мертвящим светом людей.